Игорь Понкин: Нарративные войны
Нарративные войны – одна из разновидностей неклассических войн, специфический синтез информационно-мировоззренческих и ценностно-когнитивных (ментальных) войн.
Текст выступления на Всероссийском форуме «Государственная политика в гуманитарной сфере: воспитание Победой» (22.10.2025, Москва, МПГУ), тематическое пространство «Образ положительного героя как инструмент воспитания в сфере образования, культуры, компьютерных игр».
Понкин Игорь Владиславович, доктор юридических наук, профессор, член Общественного совета при Главном управлении МВД России по Московской области, член Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека в Российской Федерации.
Люди – повествовательные существа. В детстве воспитатели погружают нас в истории: сказки, выдуманные истории, любимые истории: «Почитай мне сказку!» Даже едва научившись говорить, мы начинаем рассказывать свои собственные истории. В детстве повествовательные рамки становятся важной частью того, как мы учимся воспринимать мир. Став взрослыми, мы продолжаем окружать себя историями, наполняя наши миры не только данными, но и смыслом… Рассказывая истории, мы наполняем мир смыслом. Мы упорядочиваем его события и находим в них смысл, подстраивая их под более или менее знакомые повествования. Именно эту человеческую способность организовывать опыт в повествовательную форму называют «нарративным интеллектом».
Майкл Матеас и Фиби Сенджерс. Нарративный интеллект [1, с. 1].
Словосочетание «нарративная война» всё более входит в обиходы политологической, юридической, психологической, социологической, военной наук.
Нарративные войны – одна из разновидностей неклассических войн (см.: [2]), специфический синтез информационно-мировоззренческих и ценностно-когнитивных (ментальных) войн.
Согласно нашему концепту, аттрактивным существенным признаком понятия «нарративная война» является оперирование последовательностями и комплексами нарративов (использование нарративных инструментов) в качестве своего рода «оружия».
У понятия «нарратив» – множество значений, и все из них сводимы к его объяснению как условно короткого, сжато-упакованного («свёрнутого») и ёмко-насыщенного коммуникативного послания, посредством которого адресант транслирует определённую семантику (знаки, смыслы) адресату. В отличие от истории, нарратив реализуется в виде произвольно (в том числе произвольно-хронологически, то есть с возможными нарушениями порядка) и специфически организованных последовательностей сведений о событиях и/или их образах.
Как известно, нарратология связывает нарратив с понятиями интриги, напряжения, любопытства и сюрприза. Нарративу как особой форме атрибутируется признак нарративности («рассказываемости», англ. – «tellability»).
Нарратив – это не просто и не только повествование, рассказанная «история», это всегда мощный имплицитный источник «свёртки» семантики, сцепленной с контекстами, коннотациями и дискурсами.
Согласно Ф. Джеймисону, нарративная процедура «творит реальность», одновременно утверждая её относительность и свою «независимость» от сотворённого смысла (цит. по: [3]).
Короткая форма нарратива – мем.
Наш мировоззренческий опыт всегда если не опирается, то объективируется на примерах каких-то реальных историй. И этим возможно манипулировать.
В этот феномен можно исследовательски погружаться. Уже говорят о самостоятельном виде разведки – нарративной разведке (англ. – «narrative intelligence» (NARINT)) (см., например: [4]).
И уже есть целое научное направление – когнитивная нарратология. Как пишет Франческа Арнавас, «если по сути, когнитивная наука – это междисциплинарная форма исследования, направленная на понимание человеческого познания, то область когнитивной нарратологии представляется ещё большим усложнением картины, поскольку она пытается подходить к литературным текстам с несистематическим применением когнитивных теорий, взятых из различных и разнородных направлений и школ» [5, с. 1].
Нарративы могут использоваться как своего рода «оружие», эффективно работают там, где игнорируют нормы права и факты, там, где абсолютная доказательность уступает место домыслам и ложному конструктивизму в стиле «хайли лайкли» (англ. – «highly likely»).
Именно такие войны ведутся в сферах и средствами детско-юношеского книгоиздания, кинематографа, театрального искусства, музейной и галерейной выставочной деятельности (такие войны там относительно легко вести). TikTok и т.п. ресурсы – просто заточены на это.
Яркий пример использования нарративов в войне – это когда в 2022 году целые плеяды зарубежных актёров и певцов рассказывали (как потом выяснили и обнародовали сами власти США – за весьма крупные денежные суммы от USAID), какие «ужасные русские, что напали на Украину». Это было не изложение каких-то неоспоримых и документально подтверждаемых фактов, не адресование к нормативным режимам (праву войны и мира), а именно «россказни лицедеев», но это весьма эффектно сработало на западную аудиторию. Это и есть оперирование нарративами.
Ещё пример: систематическая, почти тотальная репрезентация в отечественном кинематографе последних 35 лет – буквально в каждом (за самым наиредчайшим исключением) фильме по тематике Великой отечественной войны с упорством, достойным лучшего применения, крайне очернённого, отвратительного, клеветнического образа сотрудников органов государственной безопасности. Вероятность того, что практически в каждом фильме и сериале о войне так получилось «случайно», ничтожна, асимптотически стремится к нулю на таких количествах кинематографических поделок.
Нарративы использовались в юридических войнах (см.: [6]) против российского спорта 2016–2018 гг.
И наконец, такой пример: на 4-й год войны в российских магазинах по-прежнему не найти наборов солдатиков (не говоря уже о хороших таких наборах) – образов военнослужащих Российской Армии и прочие детские игровые наборы (российской военной техники и др.) военно-патриотической направленности. Что угодно – пределов извращённой фантазии производителей и поставщиков «антиигрушек» просто нет (см.: [7]), но только не российские детские игрушечные солдатики. А это и есть не рассказанная ребёнком и ребёнку история (неслучившийся положительный нарратив). И это – тоже, конечно, «совершенно случайно».
Нарративная война всегда преэмптивна и всегда за гранью нравственности.
Преэмпция – это концепт (подход, метод) и мотив (оправдание и объяснение) самостоятельных активных прекурсивно-упреждающих и опережающих действий в отношении антагониста (контрагента, противника, жертвы, цели) – объекта приложения таких действий, притом что: 1) действия мотивируются и обосновываются (оправдываются) реальными или мнимыми (в том числе предумышленно ложно манифестируемыми) в неблизком или отложенном будущем критическим обострением противоречий и столкновений интересов с антагонистом или критическим обострением угроз (наличием реальных или мнимых интенций создать такие угрозы), проистекающих от антагониста, исходя из их прогностической оценки или исходя из трактовки собственных текущих или перспективных интересов в отношении объекта приложения таких действий; 2) действия (по блокированию действий антагониста, подрыву его возможностей, нанесению ему ущерба, его дезорганизации и разрушению, захвату его территорий и имущества, нанесению ущерба его репутации), как правило, характеризуются несоразмерным превышением размера силы таких действий и реализуемого ими ущерба для объекта приложения таких действий в сравнении с параметрами прогнозируемых реальных или мнимых угроз и ущерба со стороны антагониста. Преэмпция предполагает не столько превентивность (как, например, превенцию агрессивных действий противника), сколько упреждение и пресечение сколько-нибудь эффективных возможностей (государства-объекта, государства-жертвы) в будущем защищаться от запланированных агрессивных в отношении него действий со стороны государства-актора, разрушение возможностей резистентности и резильентности государства-жертвы к агрессивным враждебным действиям государства-актора [2, с. 10–11].
И нарративные войны (во всяком случае – против нашей страны) имеют уже очень длительную историю (см.: [8]).
Согласно нашей авторской дефиниции, нарративная война – это концепт (идеология, логика, философия, а равно соответствующие стратегия, тактика и форма) агрессивных враждебных действий государства-актора (преимущественно без классического открытого применения военной силы, без военного вторжения, хотя и, возможно, с сохранением и артикулированием военной угрозы), направленных на подавление, ослабление, дестабилизацию и/или уничтожение государства-«жертвы» или народа-«жертвы», перехват управления в нём (перевод под внешнее принудительное управление) или создание временного безвластия в нём, разрушение его суверенитета и публичного порядка, нанесение ему существенного урона в ценностномировоззренческом потенциале и духовном состоянии людских ресурсов и т.д., [концепт] характеризующийся следующими элементами:
1) активное, массированное и непрерывное (по принципу фронтира [9]) интроективное [10] навязывание нарративов и их ментальных производных, с активными дискредитацией (оспариванием, дениграцией (очернением), литотизацией), разрушением и подавлением всех «чуждых» актору такой войны нарративов, противоречащих и/или препятствующих нарративной стратегии названного актора-агрессора – в целях навязывания государству-«жертве» или народу-«жертве» «эталонных» интерпретаций и пониманий наиболее онтологически значимых констант (жизненных устоев и аксиом, нравственных императивов, психологических установок) через транслируемые актором нарративной войны призмы восприятия, с эволюционными итеративными адаптациями и усилениями таких насаждаемых нарративов на основе обратной связи в режиме реального времени;
2) выраженные интенции и усилия к достижению и удержанию (любой ценой) тотального когнитивного превосходства и доминирования в нарративном пространстве базовых смыслов и устоев и, в целом, в общем ментальном пространстве населения, воспринимаемом и позиционируемом в качестве «поля боя» («когнитивного поля боя»), интенции и усилия к тотальному жёсткому контролю этого пространства, с установлением полного контроля информационных потоков с целью лишить противников их нарративных инструментариев, одновременно формируя нужное актору-агрессору восприятие для получения стратегических и тактических преимуществ;
3) непрерывная и интенсивная конкурирующая эволюция конструируемых и навязываемых актором-агрессором нарративов (нарративы постоянно подвергаются итеративному адаптированию и трансформации (мутированию), чтобы завоевать посредством таковых доминирующее положение в культурно-ценностной и информационной экосистеме), с «продавливающим» достижением доминирования и превалирования самых резонансных и эмоционально заряженных субверсивных (подрывных, разрушительных) нарративов и с обеспечением эффекта «эхо-камеры» (самоусиливающейся информационной среды, нормализующей насаждаемые нарративы и нейтрализующей противоположные нарративы);
4) подавление и разрушение идентичности и нравственно-мировоззренческого иммунитета государства-«жертвы» или народа-«жертвы» посредством используемого в качестве оружия таргетированного «инфицирования» эмоционально заряженными ложными нарративами, токсичными нарративами («тифозными одеялами»), субверсивными нарративами-ксеноморфами [11] в целях создания и разжигания внутреннего хаоса и снижения сопротивляемости навязываемому идеологическому диктату;
5) стратегическое манипулирование коллективными эмоциями в общественном сознании: оперирование разномодальными и масштабируемыми последовательностями искусственно продуцируемых и гипертрофируемых социально-массовых эмоций растерянности, страха, недоверия, отчуждённости, негативизма, гнева – в целях закрепления и канализирования навязываемых и интроективно взращиваемых субверсивных нарративов и их ментальных производных, подрыва социальной сплочённости (консолидированности, «соборности»), парализации процессов конструктивного социального взаимодействия;
6) индуцирование множественных и взаимно перекрывающих друг друга когнитивных диссонансов посредством создания внутренних конфликтов для дестабилизации общей реальности и подрыва её адекватного и независимого критического восприятия и ментального отражения населением, изменения восприятия причинно-следственных связей событий, утраты населением контроля над быстро трансформируемыми смыслами;
7) гипертрофированный исторический релятивизм и ревизионизм как оружие: систематическая искажающая трансформация национальной исторической памяти, прошлой исторической реальности и прошедших исторических событий в целях дениграции (в том числе «демонизации») государства-«жертвы» и народа-«жертвы», создания искажённого представления об их исторических судьбах, формируя тем самым ложное (искусственно модифицированное) восприятие «легитимности» текущих действий актора-агрессора и легитимизируя текущую (или грядущую) агрессию с его стороны;
8) задействование «инженерии» социальной дезинтеграции (раскола) и стравливания социальных групп (страт) внутри государства-«жертвы» (народа-«жертвы») – для «демобилизация» их сторонников, разрушения социальной солидарности и сплочённости в целях нейтрализации потенциала коллективного сопротивления внешним разрушительным воздействиям;
9) разрушение образа моральной легитимности государства-«жертвы» и «расчеловечивание» народа-«жертвы», подавление их морального авторитета и ухудшение восприятия их этических позиций, представления их как «варварских», «нелегитимных», недостойных сочувствия, сопереживания или защиты, тем самым, «нормализуя» агрессию в отношении них.
Ещё раз повторимся, все эти 9 позиций выше можно (за некоторыми коррективами) атрибутировать ментальным войнам, но в данном случае они адаптированы именно в отношении применения нарративов как оружия.
Сегодня в нарративных войнах активно задействуются цифровые платформы и эко-системы, в том числе на основе искусственного интеллекта) для выявления, селекции и модификации, генерации и быстрого распространения спроектированных (эмоционально заряженных, как правило – ложных и манипулятивных) нарративов в больших масштабах, гипер-таргетирования ими.
И недопустимо недооценивать опасность таких войн, развязанных против нашей страны.
Как пишет О.Г. Фоминцев, «получение гражданства России, по разным источникам, 5,5–6,2 миллионов человек – жителей “новых” (точнее – исторических) субъектов, которые на протяжении более чем 30 лет существования государства Украина, находились под воздействием пропагандистского насильственного насаждения искажённой истории, внушения множественных антироссийских нарративов, а в последние несколько лет вплоть до крайне русофобских идеологических воззрений, автоматически не сводит на нет эти результаты “трудов” иностранных спецслужб и оплачивавшихся ими украинских “пропагандистских машин”. Вытеснение и нейтрализация внушённых жителям этих регионов русофобских алармистских нарративов, их замещение пророссийскими нарративами становится экзистенциональной (то есть определяющей само существование) задачей России» [12, с 307–308].
Ссылки, истчоники
1. Mateas M., Sengers P. Narrative Intelligence [Нарративный интеллект] // Narrative Intelligence [Нарративный интеллект] / Edited by Michael Mateas and Phoebe Sengers. – Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, 2003. – P. 1–25. – P. 1.
2. Понкин И.В. Неклассические войны. – М.: ИНФРА-М, 2019. – 87 с.
3. Нарратив // <https://rus-new-philosophy.slovaronline.com/798>.
4. Stradinger J. Narrative Intelligence: Detecting Chinese and Russian Information Operations to Disrupt NATO Unity [Нарративная разведка: выявление информационных операций Китая и России, направленных на подрыв единства НАТО] // <https://www.fpri.org/article/2024/11/intelligence-china-russia-information-operations-against-nato/>. – 05.11.2024.
5. Arnavas F. Lewis Carroll’s “Alice” and Cognitive Narratology [«Алиса» Льюиса Кэрролла и когнитивная нарратология]. – Berlin: Walter de Gruyter, 2021. – xxi; 203 p. – P. 1.
6. Понкин И.В. Концепт юридической войны: злоупотребления правом и злонамеренные манипулирования юридическим процессом // Право и образование. – 2025. – № 7. – С. 65–73.
7. Понкин И.В., Абраменкова В.В. Антиигрушки: актуальность проблемы, понятие и классификация // Ветеранские вести. – 24.01.2024. <https://vvesti.com/obshchestvo/ponkin-iv-abramenkova-vv-antiigruski-aktualnost-problemy-ponatie-i-klassifikacia>. Понкин И.В., Абраменкова В.В. Комплексное заключение по объекту (изделию) «Лабубу», позиционируемому производителями и продавцами как «детская игрушка» // Ветеранские вести. – 11.09.2025. <https://vvesti.com/obshchestvo/ponkin-iv-abramenkova-vv-kompleksnoe-zaklucenie-po-obektu-izdeliu-labubu-pozicioniruemomu-proizvoditelami-i-prodavcami-kak-detskaa-igruska>. Понкин И.В., Абраменкова В.В. Комплексное заключение по объекту (изделию) Хагги Вагги, позиционируемому производителями и продавцами как «детская игрушка» // Ветеранские вести. – 02.10.2022. <https://vvesti.com/security/kompleksnoe-zaklucenie-po-obektu-izdeliu-haggi-vaggi-pozicioniruemomu-proizvoditelami-i-prodavcami-kak-detskaa-igruska>.
8. Таньшина Н.П. Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только. – СПб.: Питер, 2023. – 256 с. Таньшина Н.П. Русофобия: История изобретения страха. – М.: Концептуал, 2023. – 496 с.
9. Принцип фронтира – оперирование бесконечно отодвигаемым горизонтом планирования по мере продвижения к нему и воплощения предыдущих и текущих планов завоевания (исходно не определяются чёткие границы того, по достижении чего можно было бы остановиться). См. также: Turner F.J. The Significance of the Frontier in American History, 1893 [Значение фронтира в американской истории] // <https://nationalhumanitiescenter.org/pds/gilded/empire/text1/turner.pdf>; <https://www.historians.org/resource/the-significance-of-the-frontier-in-american-history/>.
10. Интроекция – включение индивидом в свой внутренний мир воспринимаемых им взглядов, мотивов и установок других людей уже как своих взглядов, мотивов и установок (Современный словарь иностранных слов. – М.: Русский язык, 1999. – С. 244); метод и результат обеспечения трансформации («вращивания») коммуникативного послания в собственное убеждение реципиента.
11. Ксеноморфы-деструкты – это продукты идеологического конструирования – субверсивные факторы (источники, стимуляторы, катализаторы) необратимого фатального разрушения и саморазрушения народов и общества в целом, их ключевых идентичностей, институтов и межсоциумных связей, разрушения и саморазрушения государства, его публичного порядка и его институтов. Ксеноморфы-конструкты – продукты идеологического конструирования – тератогенные (от греч. «teras», («teratos»), что означает «урод», «чудовище») или симулякровые идентичности, субверсивные ценностные системы, модели, доктрины, идеологемы, парадигмы и т.д., призванные принудительно заместить исторически сложившиеся идентичности, ценностные системы, модели, доктрины, идеологемы и парадигмы в основе существующего публичного порядка государства-объекта и обеспечить прохождение необратимых фазовых переходов в обществе и государстве и создание новой реальности в ключевых точках: формирование «нового государства» и его «новой нации». (Понкин И.В. Неклассические войны. – М.: ИНФРА-М, 2019. – 87 с. – С. 66–67).
12. Фоминцев О.Г. К вопросу об актуальности правовых мер в сфере деидеологизации населения освобождённых территорий Украины // Право и государство в современном мире: состояние, проблемы, тенденции развития: Матер. междунар. науч.-теоретич. конф. – XII Междунар. «Мальцевские чтения» – памяти Г.В. Мальцева (г. Белгород, 25.04.2025). – Белгород, 2025. – 312 с. – С. 306–311.