У истоков Great Reset

Неоглобализм наступает одновременно с одним из самых радикальных проектов перестройки биологического облика человека

Поражение Дональда Трампа на президентских выборах в США 2020 года, сопровождавшееся бесцеремонным и агрессивным «выдавливанием» последнего из политической и общественной жизни, открыло новую страницу в истории не только Америки, но и всего мира. Фактически речь идёт о подведении итогов глобального развития за последние двадцать с лишним лет.

Оно включает в себя и восход, и закат глобализма в его уже «классической форме», а также подъём и временное затихание (ей не с чего заканчиваться в текущих условиях) всемирной популистской волны, направленной против руководящих элит. И на данный момент времени мы все являемся свидетелями сборки как идеологии, так и социальной базы уже неоглобализма, существенно отличающегося от своего предшественника и прародителя.

Если, как водится, начинать с самого начала, с момента вступления в должность и формирования администрации нового президента США Джозефа Байдена, то отличия нового времени от старого будут просто вопиющими.

Совнарком Джозефа Байдена

Администрация нового президента США во многом выглядит как публичное представительство того самого «глубинного государства», против которого так страстно, хотя и непоследовательно, боролся Дональд Трамп. Костяк администрации Байдена составляют те представители американского истеблишмента, которых считают принадлежащими к так называемому «Болоту» (Swamp), «глубинному государству» (Deep State) — технократическому профессиональному истеблишменту из Вашингтона.

Многие важные посты в команде Байдена занимают бывшие члены администрации президента Барака Обамы. Это неудивительно, поскольку сам Байден был в ней вице-президентом. Так, министр сельского хозяйства Том Вилсэк был министром сельского хозяйства при Обаме оба его срока, вплоть до момента своей отставки, будучи единственным членом кабинета Обамы, не сменявшимся со дня занятия должности.

Представитель президента США по вопросам климата Джон Керри был выбран Обамой в качестве замены Хиллари Клинтон на посту государственного секретаря. Представитель США в ООН Линда Томас-Гринфилд была в администрации Обамы директором дипломатической службы, а потом (с 2013 года) помощницей государственного секретаря США по африканским делам.

Роль этой группы велика. Будучи ещё только избранным президентом, Байден публично был вынужден заявить, что его правительство — это не правительство «третьего срока Обамы».

Значительную роль в администрации Байдена играют и люди, имеющие тесные связи с кланом Клинтонов. Новый министр по делам ветеранов Денис Макдоноу — старший сотрудник клинтоновского «Центра за американский прогресс» с 2004 года. В марте 2015 года именно он вёл переговоры с Джоном Подестой по вопросу об электронной почте Хиллари Клинтон. А в 2016 году участвовал в так называемом «Рашагейте»: попытке обвинить Россию во вмешательстве в американские выборы.

Новый генеральный прокурор США Меррик Гарланд c 1993 года работал в администрации Билла Клинтона, в 1995 году Билл Клинтон назначил его в Апелляционный суд столичного Федерального округа Колумбия. Министр финансов США Джанет Йеллен была назначена в Совет управляющих Федеральной резервной системы США в 1994 году президентом Биллом Клинтоном. С 1997 года она была председателем Совета экономических консультантов, сменив на этом посту известного левого экономиста Джозефа Стиглица. Йеллен всегда считалась при этом близким к семье Клинтонов «неидеологическим прагматиком».

Несколько ключевых должностей в администрации Байдена получили его персональные креатуры, которые связаны лично с ним теснее, чем с Бараком Обамой или кланом Клинтонов. В первую очередь, это государственный секретарь Энтони Блинкен и министр обороны США отставной генерал Ллойд Остин, назначение которого Джо Байден провёл вопреки желанию как обамовской, так и клинтоновской группировок.

Всё это — вполне очевидная информация об этом правительстве, и она достойна упоминания. И представительство в нём ««глубинного государства», и то, что оно фактически поделено между крупнейшими элитными группами Демократической партии США. Но всё же — это несколько затуманивает нашу перспективу восприятия. Мешает понять, насколько же уникально в американской истории правительство Байдена. А это так.

Во-первых, в нём сведена к минимуму роль «белых англо-саксонских протестантов» (WASPов), некогда создавших Соединённые Штаты Америки и бывших в них большинством. В самом Кабинете их представляет разве что министр энергетики Дженнифер Гренхолм, бывшая в разные годы генеральным прокурором и губернатором штата Мичиган с 1999 по 2003 год. Это классический случай того, что иногда объекты и вещи не то, чем кажутся. Дело не в том, что этих самых протестантов игнорируют, нет. Просто теперь они уже не протестанты. Но об этом чуть позже.

Во-вторых, это Кабинет, где доминируют прогрессивные католики, преимущественно ирландского и латиноамериканского происхождения. Министр обороны Ллойд Остин — чернокожий, но при этом он также католик. При этом к каждому из этих католиков имеются уж очень большие вопросы со стороны консервативного клира (со стороны либерального, разумеется, вопросы стыдливо умалчиваются). И это потому, что все они как один «прогрессивные люди», не очень воодушевляемые «тонкостями» католической теологии.

В-третьих, подавляющее большинство этих прогрессивных католиков чётко привязано к определённым частям Америки. Это, в первую очередь, штаты Новой Англии (края янки) и, пусть и в меньшей степени, Калифорнии.

Это министр торговли США Джина Раймондо — бывший губернатор штата Род-Айленд, прославившаяся исключительно благожелательной к корпорациям политикой. Её глубокие связи с традиционными элитами (Old Money) Новой Англии не являются секретом для заинтересованных лиц. Министр труда США Мартин Уэлш — бывший мэр Бостона. Тот самый, кстати, Уэлш, который в 2017 году объявил Бостон «городом-убежищем» для мигрантов, а в 2020 году во время протестов Black Lives Matter клялся им в вечной любви. Ну и памятный большинству людей, когда‑либо интересовавшихся международной политикой, — особый представитель президента США по вопросам климата Джон Керри. Бывший сенатор от штата Массачусетс и бывший государственный секретарь США, ещё один ирландец и католик.

Ещё один пример такой связи — министр образования США Мигель Кардона. Личная креатура Байдена, который использует Кардону в качестве средства получить благосклонность испаноязычных конгрессменов и избирателей-латинос. При этом — ещё один представитель штатов янки, бывший комиссар по вопросам образования в штате Коннектикут. Вот это — очень важная вещь в понимании социальной базы неоглобализма.

Будут и очень немаловажные — в‑четвёртых и в‑пятых. Представители поколения «бэби-бумеров» получили почти 2/3 ключевых постов в команде Байдена. К этой группе населения в Америке относят несколько поколений своих граждан, с 1943 по 1963 год рождения. Они занимают, например, 10 из 15 министерских постов в кабинете Байдена, включая такие ключевые должности, как посты государственного секретаря, министра обороны, министра финансов. Такое их преобладание означает, что администрация нового президента США является по своему характеру переходным правительством.

Рано или поздно правительство Байдена (шире — американский истеблишмент) должно столкнуться с неминуемыми требованиями его обновления в связи с фактором возраста со стороны «молодых и прогрессивных сил» внутри Демократической партии. А к ним предшествующие поколения относятся с очевидным предубеждением. Бэби-бумеры всеми силами блокируют, пока есть такая возможность, допуск к реальным рычагам управления собственной активной молодёжи, очень вольно трактуя это понятие.

Кадровый состав (как и представительство поколений) команды Байдена не соответствует радикальной прогрессистской риторике Демократической партии. Администрация Байдена во многом укомплектована ветеранами администрации Барака Обамы и даже Билла Клинтона, максимум радикализма для которых — это левоцентризм в духе первой президентской кампании Обамы. Например, тот же новый генеральный прокурор США Гарланд не имел никаких возражений против пыток людей в Гуантанамо.

Из состава кабинета Байдена к прогрессистам относятся три политика — министр внутренних дел Деб Хааланд, министр труда Мартин Уэлш и министр здравоохранения Хавьер Бессера, известный всей Америке как один из самых бескомпромиссных борцов с администрацией Дональда Трампа и яростно отстаивавший аборты любого срока общественный активист. Но Мартин Уэлш — креатура Байдена. А Хавьер Бессера — человек вице-президента Камалы Харрис. Самая радикальная группа прогрессистов — сторонники идеи «демократического социализма» — в правительстве не представлены вообще. А именно эта группа политиков представлена самыми горячими сторонниками самых модных идей современности, в частности — идеи «wokeism»-а.

Что такое wokeism?

Одной из главных особенностей американской, да и глобальной политики сегодня является трансформация либеральной идеологии в нечто новое, называемое «wokeism» (от англ. слова — woke — прошедшее время от глагола «проснуться»). Речь идёт о причудливой смеси левого либерализма, прогрессизма, экологизма, политического феминизма и всё чаще — идеологии «демократического социализма».

Wokeism ставит своей целью ликвидацию в первую очередь любых предшествующих «устаревших» версий либерализма и экономического неолиберализма, как их понимали хотя бы в 1990‑е годы и даже ещё в нулевые, не говоря уже о классическом либерализме XIX века.

Wokeism ставит под сомнение сложившиеся в рамках западной цивилизации представления об устройстве сферы частной жизни, включая такие вопросы, как религиозные убеждения, личные отношения и воспитание детей. Идеология «woke» от предшествующих концепций отличается принудительным и даже карательным характером. Она изначально радикальна, она направлена на то, чтобы подавить оппонентов, заставить их замолчать или публично покаяться за «неправильные взгляды».

Адепты политкорректности говорили: «Вы не можете сказать это». Адепты woke говорят: «Вы должны сказать это — или пострадать от последствий своих неверных решений». Наиболее ярко такой подход проявился в так называемой «культуре отмены» неугодных речами и убеждениями (cancel culture), в рамках которой, например, из социальных сетей были удалены сотни тысяч неугодных аккаунтов, вплоть до страниц бывшего президента США Дональда Трампа.

Если бы не эпидемия коронавируса и самые масштабные за последние 50 лет в Америке расовые бунты «пробуждения» из‑за гибели всемирно известного чернокожего Джорджа Флойда, то, скорее всего, сейчас хозяином Белого дома по‑прежнему был бы Трамп. Но случилось то, что случилось, и элитная легитимация и самого движения Black Lives Matter, и уличного насилия руками чёрных марксистов и их союзников состоялась.

Средства массовой информации по всему Западу оправдывали грабежи магазинов и погромы витрин сторонниками воукизма как «необходимое выражение народного гнева». В вечной любви и верности к BLM поклялись фактически все «капитаны глобальной индустрии» начиная с Apple и других воротил Силиконовой долины. А генеральный директор JPMorgan Джейми Даймон даже преклонил колено в знак солидарности с протестующими под знамёнами BLM.

В результате подобной элитной легитимации случилось следующее: 1) беспорядки продолжались гораздо дольше, чем могли бы, Трампу связали руки и не дали возможности ликвидировать их при помощи силы; 2) движение и дискурс BLM быстрыми темпами стали всемирными явлениями; 3) все политические контуры неоглобалистского проекта обрели очертания. Это и война со статуями исторически неугодных государственных деятелей, и одержимость «белыми привилегиями», и потребность в едином для всех «правильном мышлении».

Так западное «глубинное государство» «накормило» популистов их собственной же пищей народного сопротивления, разумеется, — в свою пользу. С точки зрения политического эффекта это было одобренное элитой восстание против популистских настроений и традиционных ценностей, причём как «левых», так и «правых». Восстание — это всегда рискованный инструмент для самих организаторов, потому что этого «джинна» регулярно бывает очень сложно загнать в бутылку, особенно когда олигархия состоит из почтенных старцев и людей не так чтобы очень молодых, а разрешение на вседозволенность уже разок выписывалось…

Многоликое движение

Под брендом BLM ведут свою работу несколько группировок радикальных американских левых, которых долгое время вообще ничего не объединяло структурно — за исключением интернет-сайта blacklivesmatter.com.

Отделения движения стали появляться в 2019–2020 годах. Создателями бренда выступили радикальные левые активистки Алисия Гарза, Патрис Каллорс и Опал Томети. После августа 2014 года под этим брендом также действовала (отдельно от них) и организация, ранее известная как “Защитники мечты” (Dream Defenders), возглавляемая активистом коммуноанархической группировки Рабочая партия семей (ACORN) Нелини Стэмп.

За 2014–2015 годы к этой деятельности под лозунгом BLM постепенно подключились: социалистическая организация “Дорога свободы” (FRSO) — одна из крупнейших радикальных левых организаций в США, “Демократические социалисты Америки” (DSA) и “Комитеты за демократию и социализм” (CCDS). В конце концов Нелини Стэмп и трое первоначальных держателей бренда также стали работать сообща.

Поворотным моментом в становлении BLM стало избрание и приход к власти Дональда Трампа в 2016–2017 годах. Именно это событие открыло для движения под брендом BLM «окно возможностей», в том числе организационных и финансовых. И противостоящие новому президенту-республиканцу демократы сыграли в этом ключевую роль.

Как из ниоткуда появился активно поддерживающий бренд BLM «Комитет национально известных экспертов и лидеров в области расовой и социальной справедливости». Его организатором стал хорошо известный в США экологический активист Ван Джонс, работавший в администрации Барака Обамы в качестве специального советника президента по созданию рабочих мест на экологически чистых производствах. При посредничестве Ван Джонса спонсорами BLM вначале стали известные коммуникационные корпорации A&E и iHeartMedia. Затем в списки доноров вошли такие корпорации, как Ford и Kellogg’s, а также фонды Сороса и Рокфеллеров.

С первых месяцев президентства Трампа движение BLM стало постепенно вбирать под свой «зонтичный бренд» американских левых радикалов, которые с этого момента получали десятки и сотни тысяч долларов финансовой помощи от крупных корпораций. И в итоге в коалицию BLM вошли такие группы, как:

а) “Чёрное левое единство” — марксистско-ленинская негритянская организация, поддерживающая коммунистические идеалы;

б) “Руки вверх” — ещё одно радикальное левое объединение чернокожих за «освобождение угнетённых чёрных, коричневых и бедных людей — через образование, искусство, гражданское неповиновение, пропаганду и сельское хозяйство»;

в) Организация за чёрную борьбу (OBS) — левацкая организация с аналогичными целями и задачами;

г) Революционный студенческий координационный комитет (RSCC) — воинствующая группа радикальных молодых коммунистов и просто левых радикалов, основанная в 2012 году студентами Городского университета штата Нью-Йорк, ныне действующая почти во всех крупнейших вузах США;

д) “Национальная сеть групп и отдельных лиц белых людей для достижения расовой справедливости”. Своего рода попутчики «чёрной революции» из числа преимущественно белого студенчества.

Исламистские организации в США также участвуют в деятельности движения BLM при посредничестве Совета по американо-исламским отношениям (CAIR), который представляет собой американский филиал хорошо известных “Братьев-мусульман” (запрещены в РФ. — прим ред).

Основа идеологии BLM — это марксизм либо в троцкистской, либо в маоистской интерпретациях, приспособленный для нужд «угнетённых чернокожих Америки». Кроме марксизма ключевую роль в идеологии BLM играют ещё несколько концепций: «критическая расовая теория», «антирасизм» и представление о «белой привилегии».

«Антирасистские» теории

Идеологи BLM определяют «критическую расовую теорию» как продолжение классовой стратегии Владимира Ильича Ленина, только применительно к расе. По их словам, «критическая расовая теория утверждает, что Америка является расистской страной по самой своей сути и что, следовательно, правовые структуры этой страны по определению являются расистскими и недействительными… Члены угнетённых расовых групп имеют право — фактически обязаны — определить для себя, какие законы и традиции в Америке заслуживают соблюдения…»

«Антирасизм» сегодня — это новая массовая идеология современной либеральной Америки, именно на ней и базируется успех BLM. Либеральная, секулярная половина США испытывает кризис «веры» и активно ищет, во что бы они могли верить. Гибель же пресловутого чернокожего «мученика от расизма» Джорджа Флойда 25 мая 2020 года породила в этой среде нечто, весьма похожее на религиозное чувство. И теперь «антирасизм» имеет свою собственную мифологию, «исповедание веры», «литургии» и обещание «искупления». Поскольку это светская политическая религия, искупление, которое она обещает, — мирское по своей природе, и происходит оно через государство.

У этой веры уже есть и свои «священные книги». Например, бестселлер директора “Центра исследований антирасизма” Бостонского университета Ибрама Кенди “Как быть антирасистом”. Кенди помимо основного текста ещё создал и упрощённые версии для юношества и малышей (“Антирасистский ребёнок”), чтобы все возрастные категории американцев могли получить понимание «антирасизма».

Первая заповедь «антирасизма» гласит: «Расовые группы равны, и ни одна не нуждается в дальнейшем развитии». Каждая раса культурно равна, ибо «быть антирасистом — значит отвергать культурные стандарты и выравнивать культурные различия». Но если каждая «раса-культура» равна любой другой «расе-культуре», то почему между ними существует материальное и социальное неравенство? Это поясняет вторая заповедь «антирасизма», которая гласит: «Расовая дискриминация является единственной причиной расового неравенства в этой стране и в мире в целом». Это как бы «социологическое наблюдение», но на самом деле — это догмат чистой воды

Иерархия расизма в США в этой схеме выглядит так. Есть «6 рас»: 1) чёрная; 2) белая; 3) «туземная»; 4) «латиняне» (Кенди отказывается использовать термин «латиноамериканцы»); 5) «азиаты» и 6) «ближневосточники». Эти шесть «рас» образуют в США иерархию с «белыми мужчинами-сексистами» на вершине (ибо «истинный антирасист» не может игнорировать проблемы сексуальности и гендерной идентичности).

Поскольку «расовая дискриминация является единственной причиной расового неравенства», то говорить о разрыве в успеваемости между чёрными и белыми или предполагать, что какая‑либо расовая или этническая группа определяется через собственные успехи и неудачи — «расизм».

Любая попытка измерить и ранжировать интеллект в различных расовых группах — сродни акту «духовного геноцида». Поэтому антирасистов явственно беспокоит «еврейский вопрос», так как иерархический американский расизм «привычно ставит евреев на вершину интеллектуальной иерархии». Очевидно, что современные американские антирасисты — это расисты в чистом виде, чья исступлённость в этом вопросе эмоционально сродни гитлеровской. Антирасисты считают, что раса — это базовая основа человеческого общества, источник социальной идентичности, источник политической борьбы. Их вера в центральную роль расы заставляет их укреплять расовую идентичность и настаивать на том, чтобы любое социальное взаимодействие рассматривалось через призму расы. Особая забота антирасистов — убедить белых «понять себя расово». Отсюда повсеместное распространение антирасистского сленга в США: «белизна», «белые привилегии», «белое превосходство», «белый национализм», «белая хрупкость», даже «белые слёзы».

Ноэль Игнатьев и учение о классовой борьбе

Важнейшая концепция — это идея о «белой привилегии». Она гласит, что белые — доминирующая группа в капиталистической Америке — являются «расистскими, сексистскими, гомофобными, ксенофобными империалистическими угнетателями, которые эксплуатируют всех». Белые — это «единственное истинное зло в мире, и их следует уничтожить».

Идея о «белой привилегии» была сформулирована в Америке ещё в 1967 году потомком выходцев из СССР — неким Ноэлем Игнатьевым. Сначала член Коммунистической партии США, он вышел из неё, чтобы войти в состав “Временного организационного комитета по воссозданию марксистско-ленинской Коммунистической партии”. Откуда его изгнали за «расовый радикализм» ещё в 1966 году. Ему принадлежит лозунг: «Измена белизне — это верность человечеству».

Целью жизни Ноэля Игнатьева было «уничтожение белой расы». Он утверждает: «Путь к упразднению белой расы состоит в том, чтобы бросить вызов, разрушить и в конечном итоге опрокинуть институты и модели поведения, которые воспроизводят привилегии белой расы, включая школы, рынки труда и жилья, а также систему уголовного правосудия. Аболиционисты не ограничиваются общественно приемлемыми средствами протеста, но заранее не отвергают никаких средств достижения своей цели».

«Белый», по Игнатьеву, не означает «белый» в смысле расовой теории национал-социализма и иже с ними. Он обозначает любого человека любой расы, вероисповедания, национальности, цвета кожи, пола или сексуальных предпочтений, который принимает капитализм, идею свободного рынка, американскую традиционную культуру и ценности. По определению тут речь идёт о безусловном Зле с большой буквы, и любой, кто присоединяется к ним, является «белым по духу», пусть хоть он индеец или чёрный. Движение Black Lives Matter использует учение Игнатьева в своей пропаганде, утверждая, что только «белые могут быть расистами».

«Чёрный манифест»

Ещё в 2016 году, когда до часа славы этого движения оставалось ещё четыре года, были опубликованы основные пункты платформы для объединения всех готовых работать под брендом Black Lives Matter:

«…1. Конец войне с негритянским народом.

2. Репарации за ущерб, нанесённый [негритянскому народу] в прошлом и продолжающийся причиняться в настоящем.

3. Лишение институтов, которые криминализуют, наносят ущерб и заключают в тюрьмы негритянский народ и инвестиции в образование, здравоохранение и страхование негритянского народа.

4. Экономическая справедливость для всех и перестройка экономики для того, чтобы обеспечить общинам коллективное владение [ею], а не просто доступ к ней.

5. Контроль общин над теми учреждениями, законами и политиками, что в наибольшей степени влияют на нас.

6. Независимая негритянская политическая сила и негритянское самоопределение во всех областях общества».

Заявленные цели движения BLM мало чем отличаются от стандартной радикальной левой повестки хоть в США, хоть где‑либо ещё на Западе. Но сетевой характер организации, её зонтичный характер и, главное, специализация на самом медийно раскрученном протестном бренде в Америке — борьбе с расизмом белых против чёрных — позволяет собирать под свои знамёна большое количество сторонников. Многие участвуют в акциях BLM для того, чтобы протестовать ради протеста, участвовать в акциях гражданского неповиновения или повоевать с силами правопорядка, а регулярно ещё — чтобы попросту пограбить. После протестов из‑за гибели Джорджа Флойда Black Lives Matter стало не просто известным движением американских левых, но и своего рода его «лицом» как для Соединённых Штатов Америки, так и для мира.

«Расизм белых» — это конспирология

Во всяком случае так думает профессор политологии университета штата Канзас Уилфред Рейли (который сам является чернокожим). Он занимается исследованием того, насколько современные популярные политические воззрения в Сети соответствуют действительности, как и тем, что является предметом табу в обсуждении. Он пишет следующее: «Black Lives Matter как движение утверждает, что сотни, если не тысячи чернокожих американцев ежегодно умерщвляются государством, что притеснения чернокожих белыми постоянны, а практически все различия в производительности между расовыми группами отражают скрытый расизм. Эти утверждения почти повсеместно ложны…

…Хорошо известно соотношение между доходами чернокожих и белых мужчин: 82:100. То бишь чёрные парни зарабатывали в среднем по стране 82 цента, а доллар получали белые мужчины. При этом средний возраст чернокожего мужчины в США — 27 лет, белого же — 58 лет, и чернокожие гораздо чаще, чем белые, живут на юге, где заработная плата ниже для всех».

С социально-экономической точки зрения США выглядят сегодня совсем не так, как принято считать сторонниками теории постоянного угнетения белыми чёрных. Самая богатая группа американцев на 2019 год — это не белые англо-саксонские протестанты (WASP) или евреи, а американцы индийского происхождения со средним доходом на семью в 135 816 долларов в год. На 2‑м месте, с большим отрывом, «тайвано-американцы» — со 102 405 долларами в год.

Шесть из 10 самых высокооплачиваемых групп населения в США сегодня: индийцы, тайваньцы, индонезийцы, персы, американцы ливанского происхождения и пакистанцы. Подобные заработки для них стали возможны благодаря IT-индустрии и финансовому сектору в Калифорнии и на Восточном побережье США. Там с охотой рекрутируют именно эти группы населения в менеджмент среднего и высокого звена, в ряды программистов и дизайнеров. А самыми преуспевающими белыми людьми в Америке являются не местные жители, а выходцы из Австралии…

Всемирная сеть революции номер «дцать»

В 2020 году движение Black Lives Matter переросло рамки США и стало международным явлением. Даже возник глобальный фонд Black Lives Matter, который является международной организацией, борющейся за распространение идеалов движения (борьба против «структурного расизма» и «полицейского насилия»). Фонд также является крайне децентрализованной структурой без руководителя, отделения в США и Канаде действуют автономно друг от друга.

В других странах протесты — формально против убийства Джорджа Флойда — приняли местную специфику. В Австралии, например, местные подражатели Black Lives Matter выступили «против негуманного обращения с австралийскими аборигенами». На улицы в крупных городах выходили тысячи, иногда даже десятки тысяч людей.

В Великобритании защищали иммигрантов, но там протесты не смогли принять американского размаха из‑за более сдержанного отношения общества и правительства к этому движению, в том числе из‑за вполне очевидного антисемитизма организаторов. Во Франции протесты из‑за смерти Флойда связали с годовщиной смерти в полицейском участке Адама Траоре, молодого гражданина Франции малийского происхождения. Подобной гибкости способствует сама структура Black Lives Matter как децентрализованного движения, по своей природе не принадлежащего какой‑то единственной политической организации.

Движение Black Lives Matter не оставит в стороне и Россию. Адепты BLM уже нащупывают первые подступы к России, критикуя российское общество «за расизм». Заимствованию идей движения BLM в России будет способствовать и традиционная восприимчивость столичной интеллигенции к модным западным тенденциям. Американские активисты BLM уже продвигают в социальных сетях тезис о том, что «создателем современного русского языка был чернокожий» (имеется в виду А.С. Пушкин).

Cui prodest

Этому крылатому латинскому выражению — «Кому выгодно?» — Владимир Ленин призывал следовать каждый раз, когда становится не совсем ясно, какая же социальная группа получит наибольшую выгоду из сложившейся ситуации. Так кому же выгодно, что американским чернокожим не следует проводить тест на IQ — ибо это «расизм»? Кому выгодно, что преподавание чернокожим высшей математики и философии объявлялось делом «слишком сложным», а зачёт можно поставить и просто так, заодно увеличив выплаты неработающим неграм? Кого интересует предельная лояльность этих слоёв населения при максимальном возвеличивании их социального статуса и одновременном уменьшении самой возможности для них «сесть на социальный лифт»? И всё это на фоне «культуры отмены» и воукизма? Это что, идеология «перевёрнутого расизма», официально нацеленного на белое население Америки вкупе с выходцами из Южной и Юго-Восточной Азии?

Сюжет для нынешней американской социологии и новейшей истории крайне деликатный, его предпочитают обходить стороной практически все. Тем прекраснее, что в распоряжении читателей есть публикации по этой тематике одного из лучших политологов и социологов современности — Майкла Линда, в частности — его большая и подробная программная статья “Месть янки”. С детальным разбором причин, как Америка и мир вместе с ней пришли к текущему положению дел.

По мнению автора, речь идёт о реставрации (правда, в серьёзно переформатированном виде) власти финансовых и промышленных групп Новой Англии над США и резком росте их влияния на глобальные дела, в том числе — идеологические. Эти элитные группы воспринимают ныне происходящее как восстановление естественного хода вещей. Ведь «за исключением Грувера Кливленда и Вудро Вильсона каждый американский президент в период с 1861 по 1933 год был протестантом-республиканцем с Севера или Среднего Запада. Республиканская партия — линкольновская коалиция северных промышленников и протестантов-янки, доминировала в Конгрессе. Промышленность и финансы находились в руках небольшого числа финансистов с Северо-Востока, многие из которых были протестантами старой закалки, такими как Джей Пи Морган».

Майкл Линд убеждён, что «Новый курс» Франклина Делано Рузвельта 30‑х годов прошлого века однобоко понимают только как попытку ликвидации эксцессов крайнего капитализма при помощи усиления государственных институтов и социально ориентированной «левой» политики. По сути же вещей, это было эпохальное событие в американской политике несколько другого рода. «Янки» потеряли гегемонию, а к власти пришла «коалиция изгоев» из провинциальных белых политиков южных штатов и новых граждан США из европейских иммигрантов, и особенно важную роль среди них играли ирландцы-католики и иудеи. Поэтому‑то каждый президент-демократ США между Рузвельтом и Обамой был либо белым южным джентльменом (Трумэн, Джонсон, Картер и Клинтон), либо ирландским политиком с Севера в оппозиции к янки (Джон Ф. Кеннеди).

Именно это изменение структуры власти в США объясняет характер американской политики и экономики на протяжении всей послевоенной части XX века. Целью «коалиции изгоев» был слом неоколониальной по сути системы, в которой штатам Юга и Запада предоставлялась роль ресурсных колоний для заводов «истинных хозяев страны» на Среднем Западе и Северо-Востоке. И чтобы её сломать, описанные нами силы, стоящие за «Новым курсом» Рузвельта, охотно использовали механизмы государственного капитализма и социально ориентированной политики, щедро расходуя федеральный бюджет для модернизации страны за пределами Новой Англии.

Изгнанная из Белого дома и потерявшая большинство в Конгрессе протестантская элита Севера стала опираться на следующие формальные и неформальные институты: 1) собственно на то, что станет известно как «глубинное государство»: технократическую бюрократию; 2) систему НКО, вроде фондов Форда и Рокфеллеров; 3) элитные университеты «Лиги Плюща», вроде Гарвардского и Принстонского университетов.

Линд этого не пишет, но очевидно, что эта элита стала вновь набирать силу, когда произошёл раскол католической общины Америки на традиционалистское меньшинство и либеральное большинство. Последнее, что особенно заметно на примере северных штатов, и особенно среди ирландцев, было инкорпорировано в элитную среду янки. Таким образом, рузвельтовская коалиция потеряла важную часть своих возможностей. Одновременно с этим сокращалось влияние профсоюзов, и при этом начался рост влияния самого слабого некогда звена коалиции «Нового курса» в лице представителей творческой и академической интеллигенции, которая также стала кооптироваться в элиту северных штатов.

Зато Майкл Линд очень хорошо сформулировал иное. Американская протестантская элита, с его точки зрения, исторически базировалась на двух основных нарративах. Первый из них всегда был технократическим. Им утверждается мысль, что любые социальные и глобальные конфликты являются «проблемами», которые могут быть «решены» беспартийными квалифицированными экспертами, которые руководствуются «социальной наукой». Второй же всегда был вопросом идеального, и был он родом из протестантской теологии. Его адепты утверждали, что человечество находится «на пороге мира и процветания по всей планете, если только злые люди дома и злые режимы за рубежом могут быть сокрушены раз и навсегда».

Отбросив протестантские культурные атрибуты, эти два принципа мутировали в светскую «религию пробуждения», тот самый wokeism. Этой «религии» оказалось довольно просто распространиться и захватить ведущее положение в университетах и некоммерческом секторе Америки именно по причине того, что социальное ядро неофитов состояло из богатых белых и уже секулярных детей и внуков членов основных протестантских конфессий Севера США, таких как епископалы, пресвитериане, методисты и адвентисты.

Трансформация из этнорегиональной культуры в светское кредо, распространяемое университетами, системой государственных школ, корпоративными СМИ и корпоративными отделами кадров НКО, дало прелюбопытный результат на выходе.

Постпротестантский wokeism способен ассимилировать любого человека любой расы или этнической принадлежности, уроженца или иммигранта, который готов соответствовать его ритуалам и этикету. Любого. Место в формирующемся правящем классе неоглобалистов может получить каждый; главное, чтобы он разделял общий терминологический словарь и прилагаемые к нему «верования». И азиатская, испанская и даже ирландская фамилия уже не значат ничего предосудительного, если человек знает, что такое «небинарный» и применяет это определение «политически правильно».

И хотя большая часть «пережитков» протестантского происхождения, унаследованная от янки, отмерла, у этой неоглобалистской олигархии те же самые враги, что и у старой олигархии Новой Англии: это белые южане, это белые католики-традиционалисты и это верующие евреи. «Возможно, вы были лучшим в своём классе в Гарвардской школе бизнеса. Но если вы растягиваете слова на южный лад, вы должны подумать о помощи логопеда. Возможно, вы редактировали юридические обзоры Йельского университета, но если вы говорите на собеседовании, что недавно приняли Иисуса Христа как своего Спасителя или перебираете чётки, не стоит ожидать работы в престижной фирме».

Когда в Америке началась «охота за памятниками», под её прицел попали не только статуи деятелей Конфедерации, но и Христофора Колумба, а также испанских католических святых и конкистадоров — именно по этой самой причине. Вот поэтому‑то отношения США с Израилем будут последовательно ухудшаться — из‑за вполне объективных социальных причин, отражающих изменение природы новой элиты. Вот поэтому‑то сформировался новый союз внутри самих США — правящая группа охотно объединяется с «цифровыми империями» Силиконовой долины и их богатой социальной обслугой из Калифорнии. По этим самым резонам элита готова поручить формирование правительства «секулярным католикам» из тех же самых штатов, что и они сами, так как их уже объединяет гораздо большее, чем что‑то разделяет. Резюмируем, вместе с Майклом Линдом. Неоглобалистский проект осуществляется как культурное иконоборчество во имя угнетённых меньшинств, но осуществляют его богатые белые, получившие высшее образование менеджеры и технократы, чьё происхождение имеет второстепенное значение. Но эта конструкция основывается на власти постпротестантской элиты из Новой Англии. Движение BLM — попутчик этой неоглобалистской «революции», но не движущая сила.

Мы наблюдаем за «захватом власти белыми американцами, которые отнимают её у других белых американцев». Цель нового истеблишмента, который относится к Демократической партии, заключается в уничтожении наследия виднейшего американского политика-демократа XX века Франклина Делано Рузвельта и его коалиции «Нового курса». Эта цель — унизить и лишить власти непокорных белых южан, католиков-традиционалистов и верующих евреев, а также представителей тех этнических и расовых меньшинств, которые отказываются ассимилироваться под знамёнами светской «религии пробуждения».

Библиотекари против булочников

Если оставить в стороне сверхбогатых сторонников Демократической партии из Калифорнии и Нью-Йорка с их трудовыми тысячами долларов пожертвований, то можно выделить три профессии, чьи представители охотнее всего давали деньги демократам в преддверии выборов 2020 года. Это университетская и академическая среда, это библиотекари с учителями и это врачи-терапевты, к которым присоединились медсестры. Эти люди выражают безусловную поддержку самым жёстким мерам по ограничению общественной активности в рамках пандемии COVID-19. Республиканцы же в эту же кампанию более всего полагались на подношения владельцев малого бизнеса.

Собственно говоря, именно малый бизнес сегодня является в Америке главным финансовым спонсором республиканцев, а в масштабах всего мира, не только Соединённых Штатов, — главным заинтересованным лицом в скорейшей отмене ограничений, вызванных COVID-19. В итоге пандемия неминуемо должна была стать с самого начала не только эпидемиологической, но и политической проблемой. Она таковою и стала, конечно же.

Поддержка скорейшей ликвидации бюрократических «рогаток» со стороны владельцев малых предприятий очевидна. Для них месяцы простоя означают неминуемый финансовый крах, потому что контрольные структуры органов власти отнимают «живого клиента» и вынуждают терять работников. Напротив, пресловутая цифровизация позволяет работникам государственных учреждений, школ и университетов, а также сотрудникам корпоративного сектора и сектора НКО работать удалённо из дома и получать продукты через сервисы доставки, не покидая пределы квартиры или дома. Поэтому эти группы населения либо равнодушны к ограничениям из‑за пандемии, либо всецело эти самые ограничения поддерживают.

Но помимо очевидных с точки зрения быта вещей в поддержке строгих мер по борьбе с «проклятой ковидлой» со стороны работников сферы образования и науки есть и нечто большее. Свою роль играет и идеология — технократическая политическая культура прогрессивных интеллектуалов и активистов1 . Знаменитый американский политический философ Роберт Нозик (1938–2002) разбирал феномен политической культуры прогрессивных интеллектуалов в своём эссе 1998 года “Почему интеллектуалы противостоят капитализму?” (конечно же, он имел в виду классический капитализм, а не его современный гибрид). По его мнению, интеллектуал конца прошлого века — это человек, доходы которого значительно выше среднего уровня и чьё мировоззрение формирует, в непропорциональной степени, общественный дискурс на Западе.

Во-первых, потому что со времён античности «интеллектуалы говорили нам, что их деятельность наиболее ценна». При этом классический капитализм эпохи своего рассвета, вернее, представляющий его класс промышленников и предпринимателей, не разделял эту точку зрения и не одаривал интеллектуалов по высшему классу материально и не обеспечивал их деятельность соответствующим престижем. И, во‑вторых, образование вообще прививает интеллектуалам чувство превосходства. Книжное знание — мера заслуг в детском возрасте в доцифровую эпоху. Одарённых бывших учеников ценили уже как учителей и профессоров в школах и университетах, считали их превосходящими по уму и любили за это. «Как они могли не видеть в себе превосходства?» — вопрошал своих читателей Нозик.

Двадцать три года спустя после публикации эссе Нозика эти настроения стали интегральной частью неоглобалистской общественной философии. И если в сфере экономики консенсус о будущем пока не достигнут, то в политической культуре «технократический прогрессизм» является безусловным победителем. Между прочим, это также знак победы янки и их политической культуры: «технократический прогрессизм» происходит от идей оригинальных американских прогрессистов 1900‑х годов.

В то время, сто с лишним лет назад, американские прогрессисты считали, что обществу угрожают «сверху хищные капиталисты, а снизу — невежественные массы». Они искали третий путь между «плутократией» и «властью толпы» и нашли его в идеале планируемого общества, управляемого сверху полумифическими «высокообразованными, беспартийными, альтруистичными экспертами».

Современный нам американский политический философ Ли Харрис, описывая эти неприятные ему идеи, полагает, что в их основе лежит типичная для прогрессистов времён романов Жюля Верна «фетишизация социальной науки», наивная вера в её всемогущество, которая выглядит довольно забавно в эпоху разрушения идеологий и практик Просвещения и Модерна. А также имеет место агрессивное дилетантство за рамками ведомственной компетенции: «Исходной мечтой приверженцев элитарной технократии было создание общества, в котором политические решения принимают эксперты, знающие, о чём идет речь, в отличие от простых людей, которые этого, как правило, не знают… Только вот, разрабатывая ту или иную программу, технократы… явно никогда не задумываются, чем они будет отвечать на неминуемые возражения противников. Это — чистейшей воды дилетантство». Нынешний «технократический прогрессизм» для Ли Харриса является попыткой присвоения власти определённой социальной группой, новой постпротестантской элитой, которая всерьёз полагает, что дела у всего мира пойдут гораздо лучше, если им будут распоряжаться эксперты-интеллектуалы.

При этом он полагает, что «злейшим врагом этих снобов является их убеждённость в чистоте собственных намерений. Поскольку они не могут вообразить равного по интеллекту противника, они без разбора обзываютвсех, кто с ними не согласен, идиотами и клоунами. В этом причина их политической некомпетентности и, соответственно, главное препятствие на пути к единовластию. Чрезмерная политизация является следствием этой самой политической некомпетентности, усугубляемой нежеланием этих шибко грамотных господ признавать своё невежество».

Примером технократического правления в действии был Европейский союз до Великой Рецессии 2008 года, положившей конец идее «государства всеобщего благосостояния», которое изначально было ширмой, за которой технократы реализовывали свою амбицию контролировать «простецов». И пока с благоденствием было всё в порядке, элита могла наслаждаться своим могуществом втихомолку. Этот симбиоз «ласковых пастухов» и «сытого стада» продолжался довольно долго. Когда благополучие начало «сдуваться», прежде всего на периферии ЕС — в Италии, Испании и Греции, население этих стран ощутило всю тяжесть «железной пяты» технократов. Последствия предсказуемы — гибель иллюзии процветания.

Не фетишем науки единым

Если бы современный «технократический прогрессизм» повторял только «научную компоненту» предшественников, это действительно было бы забавно. Но у современной идеологии, как мы уже выяснили, двойная природа. Вторая лежит за пределами устаревшего рационального мышления, и она родом из протестантской теологии.

Технократические прогрессисты ещё сто лет назад разрабатывали проекты социальной инженерии, включая сохранение дикой природы, позже обернувшейся агрессивной борьбой за экологию. Также они не чурались евгеники, планирования семьи и урбанистики (звучит всё очень знакомо, не правда ли?). Авторы этих идей, как показали исследования американского историка Дороти Росс, в подавляющем большинстве принадлежали либо к семьям Old Money Новой Англии, либо были детьми протестантских пасторов.

С началом политики «Нового курса» Рузвельта влияние данного типа прогрессизма существенно снизилось, причины этого блестяще разобрал уже многократно цитируемый Майкл Линд, нет нужды возвращаться к ним ещё раз. Лишь отметим, что в начале XXI века прогрессисты из среды творческих сословий превратились в социальную базу демократов для Барака Обамы и Джозефа Байдена.

Американская история полна парадоксов, которые потом как снег на голову падают на головы жителям Европы, Океании и далее везде. Одним из таких парадоксов был фактически «обмен избирателями» между ведущими партиями, что и привело к такому усилению в «партии Осла» роли профессуры и учителей. «Бывшие элитные либеральные республиканцы Рокфеллера присоединились к демократам, в то время как бывшие ранее демократами рабочие стали республиканцами». Более фундаментальным фактором роста нового прогрессивизма, охватившего Демократическую партию, стало изменение демографической ситуации в сфере образования и профессиональной деятельности. В 2019 году 35,4% американских мужчин и 36,6% американских женщин закончили четыре года обучения в колледже.

Поскольку колледжи и университеты — основные носители технократической прогрессивной культуры, расширение числа выпускников колледжей от крошечного меньшинства до трети населения значительно расширило социальную базу этого мировоззрения. По мере того как выпускники университетов идут в бизнес, финансы и средства массовой информации, они привносят в свою рабочую среду технократические прогрессивные ценности, которые они изучили в колледже.

Ценности эпохи глобализма

Самое гениальное (без шуток и кавычек) пока социальное изобретение эпохи начинающегося неоглобализма, которому и в подмётки не годится монолитный дискурс эпохи политкорректности, таится в ценностях и правилах постпротестантской элиты. Вернее, в формулировках и определениях этих ценностей.

Эти «клятвы верности» постоянно меняются, чтобы отличать прозелитов и «посвящённых внутреннего круга» от «самозванцев», которые пытаются прорваться в элиту. Ещё десять-пятнадцать лет назад «прогрессивным» был человек, который признавал возможность именно гражданских союзов для сексуальных меньшинств. Сегодня говорящий об этом — «закоренелый реакционер»

Новая неоглобалистская олигархия меняет «явки и пароли» каждые шесть месяцев (или около того) и уведомляет свою «паству» о новых правилах образцового социального поведения через подконтрольные СМИ и социальные сети, в первую очередь через Facebook, Twitter и Instagram. Это действительно чрезвычайно эффективная и эффектная стратегия социальной изоляции. Цензура в эпоху политкорректности имела репутацию чего‑то постыдного. Разумеется, её больше не стесняются сегодня и сейчас.

Пандемия COVID-19 стала для олигархии прогрессивных технократов подарком на все дни рождения сразу. Режим чрезвычайной ситуации — отличный повод для декларирования общественного единства, в данном случае — в борьбе с тяжёлой инфекционной заразой. И теперь уже любой предлог годится: «люди умирают» от имярек угрозы, будь то «изменение климата», «системный расизм» или «неэффективность карантина». И вот модераторы YouTube уже удаляют видеоролики врачей, которые ставят под сомнение наличие консенсуса о необходимости жёсткого карантина. Деяния «еретиков» с их именами, фамилиями и должностями «осуждаются коллегами», а «озабоченная общественность» требует от начальства этих практически «врачей-убийц» решить наконец‑то вопрос об их полном служебном несоответствии.

Концепция fake news, широко используемая изначально в борьбе популистов именно с вышеупомянутыми олигархами, также сослужила последним добрую службу. Теперь «ложная информация» требует запрещения, а её распространители — «отмены» на том основании, что подобные мнения буквально угрожают безопасности людей, в прямом смысле этого слова. Посему и заслуживают того, чтобы их изгоняли из пространства общественной дискуссии.

Вторая жизнь социальной инженерии

Есть и ещё один «привет» от американских прогрессистов начала XX века, который уже в президентство Барака Обамы снова стал активно внедряться в нашу повседневность и наверняка продолжит своё существование в эпоху господства постпротестантской элиты неоглобалистов. Речь идёт о социальной инженерии, которой не брезговали как в США, с их передовым американским опытом, так и в сталинском СССР.

Самым значительным образцом такого рода ранней социальной инженерии в США было внедрение «сухого закона» (1920–1933 гг.), к принятию которого Америку подтолкнула “Антисалунная лига” (ASL), созданная и направляемая пасторами баптистов и методистов из Новой Англии (её первый глава, Говард Хайд Расселл, сам был пастором). В Советском Союзе именно этим опытом вдохновлялись, когда разрабатывали проекты внедрения колхозов. И на этом примере видно, куда заводит абсолютная рационализация рука об руку с теологической, по сути, претензией на преобразование человека «светской религией».

«Слава» советского планирования всего и вся, а также наработанный опыт самого Запада привели к тому, что во второй половине XX века репутация социальной инженерии была такова, что политики и общественные деятели опасались продвижения любых программ, которые напоминали бы об этом американосоветском опыте первой половины XX века. «Основной недостаток всех схем социальной инженерии: ни одна группа людей, какими бы умными они ни были, не могла заранее знать все непреднамеренные последствия, которые неизбежно возникнут в результате осуществления их тщательно разработанного центрального плана».

Эпоха неоглобализма возвращает моду на социальную инженерию, хотя пока её продвигают под псевдонимом «либертарианский патернализм». Термин этот принадлежит весьма колоритной фигуре Касса Санстайна, ныне профессора Гарвардского университета и автора книги “Подталкивание” (2008 год). Это человек из ближнего круга Барака Обамы, работавший в его администрации главой Бюро информации и правил регулирования (OIRA). Он также известен как супруг знаменитой иконы «гуманитарных интервенций» Саманты Пауэр, при Обаме бывшей послом США в ООН и которую Байден назначил руководить Агентством по международному развитию США (USAID). Очень влиятельный человек, и жена у него очень влиятельная, таким людям обычно есть где развернуться.

«Подталкивание», по Санстайну, это практическая методология «либертарианского патернализма», когда «частные и государственные учреждения смогут подталкивать людей в направлениях, которые сделают их жизнь лучше, не устраняя саму свободу выбора. Патернализм заключается в подталкивании; либертарианство состоит в том, чтобы настаивать на свободе выбора». Стоит думать, что Санстайн считает — своей формулой он исправляет ошибки американской и советской социальной инженерии столетней давности. Люди должны сами прийти к правильности идей, которые их побуждают разделять сильные мира сего и сами принять их как свои собственные. Им не нужно их навязывать, от этого «лучшим людям» сплошная головная боль и горечь разочарований.

В концепции также учитывается, что «для людей ненормально принимать рациональные решения», и поэтому‑то для нормально функционирующего общества просто необходимы профессиональные «когнитивные опекуны». Они должны противодействовать повседневной иррациональности человека, но не навязывая свою волю, а показывая возможность «правильного» рационального выбора. Санстайн называет это также архитектурой выбора.

Пресловутая обамовская система медицинского страхования (Obamacare) была первой крупномасштабной попыткой реализовать принципы «либертарианского патернализма» на практике. Её, по сути, фиаско показало, что и обновлённая версия социальной инженерии работает явно не на пять с плюсом. Остановит ли это сторонников этого метода? Да ничуть, уж больно сильно искушение выстроить «правильное общество под правильным наблюдением».

Проблема текущей современности в том, что рациональное мышление стремительно выходит из моды повсеместно, и западные интеллектуалы, проповедующие воукизм и «культуру отмены», никак не могут считаться последними паладинами рациональности. И социальная инженерия XXI века грозит стать политическим сюрреализмом, где иррациональность «опекунов» только усиливает суматоху и хаос повседневной жизни, как и порождает жёсткую массовую оппозицию подобного рода экспериментам.

«Цифровые императоры»: союзники или конкуренты?

Google, Amazon, Facebook, Twitter и другие крупные технологические компании оказывают услуги сотням миллионам людей по всему миру, фактически превратившись в ещё один из инструментов распространения американского влияния. Это происходило с прямого одобрения всех сменяющихся президентских администраций — от Билла Клинтона до Барака Обамы.

Начиная с начала текущего века, когда правительство США позволило компании Microsoft проигнорировать решение суда о собственном дроблении, корпорации Кремниевой долины обрели в США статус привилегированных игроков в экономике и политике, стоящих над законом.

Фактически монопольный статус корпораций «Бигтех» вызывает в США ответную общественную реакцию как справа, так и слева. У американского популизма долгая традиция борьбы с монополиями. Например, 7‑й президент США Эндрю Джексон (1829–1837 гг.) отчаянно боролся с ними и их «особыми интересами», венцом которых был для него Второй Банк США. И он добился его ликвидации, несмотря на бешеное сопротивление тогдашнего истеблишмента. В конце XIX века, когда встал вопрос о железнодорожных монополиях и об их чрезмерном влиянии, популисты повели борьбу против них. В итоге был принят и поныне действующий в США антитрестовский Акт Шермана (1890 года). Также действуют и другие законы того же рода, которые ограничили произвол монополий, включая “Стандарт Ойл” Рокфеллеров — первой частной компании, всерьёз претендовавшей на закулисное управление США.

Первыми с законодательными инициативами поставить «цифровые империи» под жёсткий контроль закона выступили прогрессисты из Демократической партии. Ещё в 2011 году для ограничения могущества корпораций «Бигтех» был предложен пакет законопроектов под общим названием Do Not Track («Не отслеживай»). Следующим шагом в этом отношении была работа сенатора-демократа Марка Уорнера над законопроектом «Акт о цифровой достоверности и прозрачности», который был разработан в 2014 году. Уорнер является представителем того крыла Демократической партии, которое относится к крупным цифровым корпорациям с недоверием и призывает их жёстко регулировать. По его мнению, для них кончились «дни Дикого Запада». В январе 2021 года в Сенате США Уорнер и другие демократыпрогрессисты представили законопроект (Safe Tech Act), ужесточающий регулирование деятельности крупных технологических компаний.

После «цифровых репрессий», которые корпорации «Бигтех» обрушили в последние годы на Дональда Трампа и его сторонников, сейчас в США инициатива борьбы с гигантами Кремниевой долины подхвачена и популистами-консерваторами. Наиболее активно действует в этом направлении сенатор-республиканец от штата Миссури Джош Хоули. Сенатор поддерживает запрет на слияния технологических корпораций.

Недавно он высказался о крупных технологических корпорациях так: «И теперь большие технологические корпорации, большой бизнес, вступивший в союз с левыми, [их действия] распространяются и за пределы социальных сетей. Вы, может быть, не сможете найти работу, не сможете общаться, если у вас есть малый бизнес, его будут бойкотировать. Это невероятная попытка, предпринятая «большим бизнесом», «большими технологическими корпорациями» и левыми, попытка заткнуть рот всем несогласным, раздавить всякую оппозицию».

Свои воззрения по поводу противодействия компаниям «Бигтех» Хоули изложил в книге “Тирания крупных технологических корпораций”, которая должна была быть издана в мае 2021 года, но издательство расторгло с ним контракт. В ней он пишет, что крупные технологические корпорации Amazon, Apple, Facebook и Google являются «величайшей угрозой нашей свободе со времён монополий Позолоченного века» (то есть конца XIX — начала XX века). Хоули прямо называет современные американские крупные технологические корпорации «баронами-разбойниками нынешних времён» (американские магнаты XIX века за свою алчность получили прозвище «баронов-разбойников» в честь мелких немецких феодалов, взимавших пошлины с торговли по Рейну в Средние века).

Переломным моментом для «Бигтех» стало решение руководителя Twitter Джека Дорси и руководителя Facebook Марка Цукерберга прекратить доступ ещё действующему президенту США Дональду Трампу к его персональным аккаунтам в этих крупнейших социальных сетях после так называемого «Штурма Капитолия» в январе 2021 года. Это вмешательство в большую политику значит для них гораздо большее, чем просто девальвация их слов о своей независимости, беспристрастности и нейтральности.

Осуществляя цензуру президента США по своему усмотрению, «цифровые империи» противопоставили себя государству как институту. Из инструмента неоглобалистского проекта корпорации «Бигтех» превратились в политический субъект hard power, сопоставимый с государственными структурами. Теперь они своего рода «цифровые пираты», способные не просто помочь в организации «арабской весны», переворотов в странах Азии или Африки, но и осуществлять самостоятельные враждебные действия против США или других ведущих западных государств. Они по‑прежнему ценный союзник для новой постпротестантской элиты, но их автономия начинает несколько «смущать».

Популизм после Трампа

События 6 января 2021 года, так называемый «штурм Капитолия» сторонниками проигравшего президентские выборы в США Дональда Трампа, будут иметь долгосрочные последствия для всех сфер американской политической и социальной жизни, в том числе и для трампизма — текущей версии американского консервативного популизма. Трампизм как форма самоопределения американского популизма будет постепенно трансформироваться в нечто новое. При этом американский популизм, контролирующий Республиканскую партию, имеет благоприятные перспективы на будущее. На выборах 2020 года окончательно оформилась тенденция перетекания к Республиканской партии голосов белых рабочих без высшего образования и, что особенно важно, голосов латиноамериканских рабочих и иных этнических меньшинств.

После «штурма Капитолия» вовсю развернулись репрессии против сторонников Трампа в форме отсечения их от крупнейших социальных сетей, крупных СМИ, банковских услуг. Одновременно многие трамписты подвергаются преследованию за убеждения: речь идёт про увольнения с работы, публичные унижения (был даже вопиющий факт высадки приверженцев Трампа с самолёта).

Из либерального лагеря раздаются призывы к социальным службам отнимать у «неправильных сограждан» детей для «перевоспитания», провести изъятие полуавтоматического оружия (на руках в США более 20 млн стволов) и осуществить ряд других репрессивных мер. Такой прессинг неизбежно будет озлоблять избирателей Республиканской партии и поддерживать с их стороны спрос на популистских политиков.

Республиканцы, став партией рабочего класса, просто обречены на популизм и борьбу с неоглобалистской олигархией. На выборах 2020 года единственной категорией белых избирателей, среди которых республиканцы улучшили свои показатели, оказался рабочий класс. При этом к демократам на этих выборах массово отошли голоса обитателей богатых белых пригородов по всей стране.

Из 63 мест, занимаемых в палате представителей Конгресса США богатыми белыми пригородами, демократы выиграли 51. Единственным исключением является штат Техас, только в нём богатые белые в своём большинстве продолжают из года в год голосовать за республиканцев. (Более того, именно в Техас стекаются те богатые белые, которые не в восторге от нынешних политических тенденций в прочих частях США.) Техасский обеспеченный класс в целом гораздо консервативнее общеамериканского уровня и остаётся ценным кадровым ресурсом для Республиканской партии.

Новым электоральным фундаментом Республиканской партии является коалиция белых и латиноамериканских рабочих. Такую коалицию может удержать на плаву только энергичная популистская повестка, без которой невозможно будет отбить малые и средние города у «Партии Осла». Переход образованных и богатых белых в электорат демократов означает ухудшение финансового положения республиканцев, для которых основным источником пожертвований остаются богатые в Техасе и отчасти во Флориде. Компенсировать это может только ставка на популистскую риторику. В ближайшем будущем социальные и культурные запросы богатых белых будут не столь важны для республиканцев, как они были важны ранее.

«Ревущие двадцатые»: издание второе

Уже и в русско-английских словарях появилось совсем свеженькое определение слова gammon, которое раньше обозначало свиные окорока, а ещё мошенничество или сленг ирландских цыган. Сегодня этим словом обозначаются «мужчины средних лет с красными лицами и реакционными взглядами». Чаще всего — белые рабочие. «Окорочка», так сказать.

Кажется, что история возвращается на круги своя с наступлением неоглобализма не только с триумфом янки и возрождением практик прогрессистов начала XX века. «Варвары, которые угрожают обществу, — это рабочие наших городов-мануфактур», — уверял депутатов французского парламента один из их рядов. Дело было в начале Июльской монархии, в первой половине 1830‑х годов.

Британский эссеист Кен МакЛафлин, автор книги “Стигма”, пишет: «Даже сочувственные изображения жизни рабочего класса, такие как полуавтобиографический телесериал Пола Эббота «Бесстыжие», в котором изображена семья, живущая на пособие, с очень богатой сексуальной жизнью, могут ещё больше укрепить негативное отношение к таким людям. Не предлагается никаких дискуссий, например, о деиндустриализации и потере работы, чтобы показать, как персонажи попали в ситуацию, в которой они находятся. Вместо этого бедность рассматривается как просто выбор образа жизни «беспомощными бедняками». Изображая худшие примеры бедного рабочего класса, в качестве нормы… класс изображается не как социальные отношения, а как идентичность».

Сегодня «политически и социально прогрессивная общественность» активно декларирует, что люди не должны подвергаться стигматизации по признакам расы, пола, сексуальности и инвалидности. Только вот эта борьба за права человека моментально заканчивается, когда речь идёт о белых и даже цветных рабочих социально-консервативных взглядов. Вместо этого им от всей души демонстрируется чувство собственного превосходства и презрение — образцовопоказательная, прямо как по Марксу, классовая рознь. Классовая рознь: между технократами — распределителями благосостояния и огромным количеством обычных людей.

Социальную причину этого феномена мы уже выяснили, разобравшись в природе неоглобалистской элиты — речь идёт о её традиционных врагах. Происходит же на Западе эта демонизация несогласных в условиях приостановления общественной жизни и передачи процесса принятия решений неполитическим субъектам. А общение власти и общества сводится к строгому — «сидите дома, тихо дышите».

В некотором смысле элиты вывели общественность «из эксплуатации». И было бы даже неплохо, хоть это и ужасно, если бы за этим скрывался тщательно разработанный план достижения мирового господства, который так любят воображать конспирологи. Но создаваемый усилиями элит управленческий абсурд демонстрирует скорее наличие мечты о таком плане действий, чем продуманную долгими десятилетиями стратегию с ответственными за её исполнение «лордами Тьмы». «Великое Обнуление» — это в итоге экспромт, а не заговор, экспромт, организованный теми самыми персонажами, которых мы описывали всё это время. Скорее, происходящее — родом из присущей адептам воукизма тяге к сакрализации безопасности, будь то эпидемия коронавируса или «оскорбительные» слова других людей. В этой схеме рассматриваемых как «потенциальных распространителей болезней и идей», подлежащих контролю и наказанию, чем как‑то ещё.

Но вот в чём закавыка. Во время революции 1848 года, например, во Франции был генерал Луи Кавеньяк, жёстко подавивший восстание рабочих в Париже. Современная элита не производит таких персонажей, она как раз продаёт обществам отсутствие ярких качеств и нейтральность как своё самое несомненное достоинство. И это означает, что «ревущие двадцатые» в XXI веке, есть шанс, получат своё имя отнюдь не из‑за джаза.

Чуждый конструкт

Наша современность — вещь забавная с многочисленных, как звёзды Млечного пути, точек зрения, но один из самых забавных (хотя, по сути, и не очень) сюжетов этой эпохи — отношение к сексуальности.

Как описал это на страницах американского религиоведческого журнала The First Things католический публицист Майкл Хэннон, «гетеросексуалы, как пишущие машинки и писсуары (тоже, очевидно, для джентльменов), были изобретением 1860‑х годов. Сексуальная ориентация — это концептуальная схема с историей, причём тёмной. Это история, которая началась гораздо позже, чем большинство людей знает, и она, вероятно, закончится гораздо раньше, чем большинство людей думает».

На протяжении последних ста пятидесяти с хвостиком лет Европа в компании с заокеанскими бывшими колониями постепенно отказывалась от христианской концепции отношений между полами в пользу идеи сексуальности.

В этой трактовке однополые сексуальные акты были «неправильными», потому что якобы возникают из‑за «психологического расстройства». Естественно, как только вы решаете, что это не «психологическое расстройство», то основания для этой светской добродетели начинают выглядеть несколько сомнительно с точки зрения логики права вообще и прав человека в частности. Борьба консерватизма за выделение гомосексуалистов в отдельную от гетеросексуалов категорию, оперируя этикой Модерна, всегда казалась сомнительной с точки зрения эффективности и вразумительности именно по причине того, что понятийный инструментарий этой борьбы, как и её язык, были заимствованы у противника. И он оперировал ею куда как лучше.

Знаменитый французский философ Мишель Фуко, который таки знал в этом всём толк по причине собственных постельных пристрастий, описывает родословную сексуальной ориентации в своей “Истории сексуальности”: «Содомия уже давно определяла класс действий, когда внезапно, впервые, во второй половине XIX века, рядом с ней появился термин гомосексуализм. Этот европейский неологизм был использован таким образом, что поразил бы предыдущие поколения — как простая категориальная ошибка, обозначающая не действия, а людей».

В итоге «изобретатели первичных форм сексуальности» преуспели в закреплении этих категорий в воображении большинства населения. И долгое время, вплоть до наших дней, по словам того же Фуко, «содомит был временным отклонением от нормы; гомосексуалист стал теперь её разновидностью».

Указанный чуждый социальный конструкт уже начал видоизменяться в сторону внутренней логичности. Закреплённая в светском языке ещё Зигмундом Фрейдом формула пансексуальности в своей сути является олицетворением принципа «везде и со всеми», лишённого гендерных границ. И если на человеке нет этических ограничений и самоограничений, то пансексуальность — реальность вне искусственных конструктов человека с начала письменной истории. И сейчас, в ходе «Великого Обнуления», эта идея начинает явственно входить в повседневную культурную моду — с дорогой в норму.

Если бы всё этим и ограничилось, мы имели бы общество довольно неприятное, но куда более логичное с точки зрения норм личной жизни. Но нет. В норму семимильными шагами несут и концепцию трансгендеризма, формально изобретённую в 1965 году.

Несут к чаще всего — скрытому, а иногда и явному разочарованию тех самых представителей конструкта ЛГБТ, которые непонятно тогда зачем столько лет боролись за однополые браки в принципе, так как размывание понятия пола, связанного с приходом трансгендерной идеологии, превращает эту борьбу в бессмысленную. Ну и к явному разочарованию феминисток, которым отнюдь не нравится наличие в женском спорте биологических мужчин, «верящих в то, что они женщины». А ещё они понимают, что лиха беда начало.

Древняя история

При этом напоминанием, что в наше время всё с ног на голову, служит тот факт, что трансгендеризм молод лишь терминологически. Он гораздо старше, чем порождённые Модерном во второй половине XIX века конструкты человеческой сексуальности.

Переодетые в женщин мужчины, как и кастраты, играли важную роль в ритуальной жизни языческих культов ещё в третьем тысячелетии до Рождества Христова. Во времена Аккадского царства Саргона Великого в храмах богини плодородия и любви Инанны существовал орден жрецов-плакальщиков gala. Он состоял из женщин и принявших женские имена мужчин, как и galli — жреческий орден и посвящённые адепты фригийской богини — матери сущего Кибелы. В античности поклонение этой богине вышло далеко за рамки Фригии, сначала в Древнюю Грецию, а затем и в Рим. Несмотря на то что римляне практично приняли Кибелу в свой пантеон ещё при республике, такое вот поклонение им не особо нравилось. И поначалу существовал запрет для римских граждан принимать участие в мистериях Кибелы, тем паче что свободным законом запрещалась самокастрация. А галли традиционно кастрировали себя, отпускали длинные волосы, а также носили женские платья и серьги, пользовались духами и косметикой.

В Римской империи они, как правило, жили в качестве профессиональные нищих, за счёт пожертвований. На празднествах галли исполняли экстатические танцы под музыку свирелей, цимбал и тимпанов и, как известно, в экстазе били себя до тех пор, пока их спины не покрывались кровью.

После отмены запрета для граждан участвовать в такого рода «служении богине» при императоре Клавдии оно получило широкое распространение в Империи. Кульминацией влияния восточных культов в Риме стало царствование императора Элагабала (Гелиогабала) в 218–222 годах.

Ни у кого, ни у единого историка, от античности до Нового времени, для сего царствования не нашлось доброго слова. А вот на заре «Великого Обнуления» Элагабал превращается в «трагическую загадку, жертву столетий предубеждения» и исторически знаковую фигуру. Элагабал использовал макияж и парички, чтобы выглядеть как женщина. Не брезговал ритуальной проституцией в борделях, тавернах и даже в специальной комнате, которую он выделил под эти цели в императорском дворце.

Единственными сексуальными отношениями Элагабала, которые длились более месяца, были его отношения с возницей колесницы, греческим рабом по имени Иерокл. При этом Элагабал требовал от окружающих называть Иерокла своим «мужем», а себя — его «любовницей» или «царицей». «Муж» ещё и поколачивал свою «супружницу» за измены и загулы. Также Элагабалу приписывают фразу «не называйте меня владыкой, ибо я — госпожа». Ну и император пообещал заплатить огромную сумму денег любому врачу, который помог бы заменить (или дополнить…) ему мужские половые органы на женские. Естественно, оригинала и визионера, «значительно опередившего время», коварно убили преторианские гвардейцы.

История евнухов насчитывает столько же лет, что и письменная история человечества, простираясь, в том числе, и на период уже христианского времени. Хорошо известны: евнух Нарсес, знаменитый византийский государственный деятель и полководец времен императора Юстиниана, лично водивший легионы в атаку на готов; и ключевой государственный деятель Византии эпохи Македонской династии Василий Ноф (Паракимомен). Могущество евнухов в Османской империи — хорошо известный и неоспариваемый факт. Но из‑за исключения языческой религиозной компоненты скопцы как социальный конструкт не претендовали на изменение сути отношений между полами, и роль их была скорее политической.

Сегодня трансгендеры претендуют также и на политическую роль. И уже её получают. Ещё в апреле 2014 года Верховный суд Индии признал понятие «третьего пола» и обязал государство включить это понятие в избирательные бюллетени. А на представителей этого самого «третьего пола» предлагается распространить все социальные обязательства государства перед гражданами, в том числе: возможность получить образование, пособия, страховые услуги и водительские права. Перед этим подобные решения были приняты в Непале, Бангладеш и в мусульманском Пакистане. В решении было специально уточнено, что речь совершенно не идет о геях и лесбиянках.

С точки зрения правоверного индуиста, ничего предосудительного в идее «третьего пола» особо и нет. Сюжеты с аватарами богов и героев, имеющих признаки гермафродитов, андрогинов и меняющих пол, имеются в достаточном количестве уже в священных для индуиста “Ведах”.

Хиджра (другие названия — парайя, чхаки) — издревле существующая каста евнухов и небольшого процента мужчин, одевающихся и живущих как женщины. Они относятся к «грязным» кастам — неприкасаемым. Кастовая специализация хиджра — проститутки, нищие, свадебные музыканты и уличные танцоры. Их количество оценивается от 2 до 4 миллионов человек — и количество это стабильное, пропорционально растущее общей численности населения Индии. Так как речь идёт о кастратах, то понятно, что пополняться каста может только извне — преимущественно за счёт больных и брошенных детей. Подавляющее большинство — индуисты, меньшинство — мусульмане. Именно об этих людях и их правах и шла речь, когда они были признаны «третьим полом».

Орудие биологического преобразования

Для вышеназванных стран проблема «третьего пола» — это вопрос не моды на определённый тип сексуального поведения, но вопрос социальной справедливости, на который в той же Индии стало сложно закрывать глаза властям, а также индуистской и мусульманской общинам.

В США же — отнюдь: вопрос трансгендеризма выходит за рамки политической проблемы, стоящей перед обществом, это вопрос смыслообразующий. Едва вступив в должность президента, Байден самым энергичным образом выступил в защиту прав трансгендеров, что является одной из важных составляющих woke-повестки. В январе 2021 года он написал в своем Twitter-аккаунте: «Давайте внесём ясность: равенство трансгендеров — это проблема гражданских прав нашего времени. Нет места для компромисса, когда речь заходит об основных правах человека».

Только за первый месяц пребывания в Белом доме Байден снял запрет на службу трансгендеров в армии и подписал президентский указ о признании их прав в спорте. Этот документ, разрешающий биологическим мужчинам участвовать на равных в женских спортивных соревнованиях (что равносильно уничтожению женского спорта), вызвал возмущение части феминисток, которое было полностью проигнорировано Белым домом.

Эта социальная конструкция должна «отменить» самую идею «перманентного биологического пола», ведь центральным утверждением этой идеологии является декларация свободы выбирать свой собственный «пол», причём не из «банального» числа «два». В Канаде уже в 2017 году были зафиксированы законом определения гендерной идентичности и «гендерного самовыражения», а их отрицание является актом дискриминации.

Если вы контролируете язык, то вы контролируете общественные изменения в свою пользу. Это более чем очевидно на примере терминов, которые навязываются западным обществам как обязательные. Гендерная идентичность, к примеру, «есть у каждого, и это тот пол, с которым человек себя идентифицирует. Он может совпадать с изначальным полом, но может и не совпадать. Люди могут чувствовать, что они другого пола, или они могут не чувствовать себя мальчиком или девочкой, а чем‑то иным».

Таким образом, феминисток стоит «поздравить» ещё разок с новым триумфом «прогресса»: женщина в этом случае — это субъективное психическое состояние, чувство в голове человека. И это суть отрицание элементарных биологических фактов.

Трансфобия же — «это нетерпимость к людям, чей внешний вид или поведение бросают вызов гендерным ожиданиям и нормам. Примером этого является намеренное использование неправильных местоимений мужского или женского пола для обозначения транслюдей». Тоже красиво, кстати: несогласие с теорией гендерной идентичности приравнивается к «нетерпимости», которая потом приравнивается к фобиям. Следовательно, не соглашаться с теорией гендерной идентичности — ненависть, фанатизм, словом, «чистое зло».

«Великое Обнуление», таким образом, приобретает ещё один добавочный смысл — неоглобализм наступает одновременно с одним из самых радикальных проектов перестройки биологического облика человека вкупе с коренным изменением его социальных норм.

Публикация: Изборский клуб №6(92)