“Для транзита нужна преемственность, а элиты всё ещё ощущают себя временщиками”

Поколение наследников российских миллиардеров в России не стремится заниматься бизнесом отцов. Как это отразится на политике, на транзите власти, не появится ли у нас “новое дворянство”, как это всё будет легализовано?

С 2015 года Forbes ежегодно публикует рейтинг наследников российских миллиардеров, и информация о них довольно симптоматичная. Первые поколения бизнесменов подходят к тому возрасту, когда пора подумать о преемниках, только выясняется, что никто из детей не планирует взять дело отца в свои руки, большинство представителей “золотой молодёжи” учатся и живут за рубежом. Не слишком это похоже на национальную элиту?

А ведь в теории капитализм держится на аристократических династиях и семьях промышленников, и именно осенённые богатством и благодатью бизнесмены в соответствии с идеологией Айн Рэнд, взятой на вооружение в 90-ые армией нуворишей, должны стать теми самыми “Атлантами”, которые будут на своих плечах держать чистое небо над обществом всеобщего благоденствия. То есть получив от жизни всё и имея неограниченные ресурсы, такие капиталисты перерождаются в национальную элиту, заботящуюся о населении от полноты своих высоких чувств. Никто не ожидал альтруизма от баронов-разбойников времен корпоративных войн и всеобщей дележки, но вот их дети-то должны были стать теми, кто позаботится о населении, по крайней мере, так было уже не раз в истории западных буржуазных обществ.

В России капитализму 30 лет, и последний этап транзита власти должен состоять как раз в закреплении, легализации и институализации элиты, так считает журналист, основатель сайта “Толкователь” и одноимённого Telegram-канала Павел Пряников. Но кажется, что сама элита к этому не готова, так как стыдится своей собственности. Что касается поколения наследников, то они преемниками быть не хотят просто потому, что хотят быть рантье. Всё это очень плохо для Системы, ведь если нет преемственности — то будет новый передел собственности.

— Как показывают социологические исследования, поколение наследников в России не стремится заниматься бизнесом отцов. Как это отразится на политике, на транзите власти, не появится ли у нас “новое дворянство”, как это всё будет легализовано?

— Сложно сказать, но пока я вижу, что обсуждения последнего этапа транзита в духе “останется Путин или назначит преемника” — это вторично. Потому что если Путин оставит преемника, то, скорее всего, он будет продолжателем его курса, и мало что политически, экономически изменится. Последний этап транзита — закрепление элиты, и я бы сказал, легализация и институализация элиты — вот что интересно. Но все они до сих пор ощущают себя временщиками, несмотря на то, что капитализму в России 30 лет.

— Почему?

— Есть ощущение, что они стыдятся своей собственности, стыдятся своих капиталов, мы постоянно видим, что эти люди записывают дома, квартиры на Российскую Федерацию, какие-то аббревиатуры им даёт Росреестр, всё прячут в оффшоры, никто не хочет сознаваться, что это их собственность. Как будто это владение каким-то краденым активом. Ведут себя, как вор, который забрался в квартиру к соседям, украл часы и потом стыдится на людях их носить, чтобы никто не опознал, что вещь не его.

— Такое поведение вполне объяснимо, у нас опасно открыто быть “дворянством”, тем более активы нынешней “аристократии”, действительно, если копнуть глубже, некогда были народным достоянием, и часто их нынешнее происхождение не соответствует официально декларируемым доходам?

— Транзит необходим для этих людей, чтобы они закрепили свой статус и сказали — “да, я был чиновником, но это вот моё, я купил”. У миллиардеров ведь есть опыт работы в бизнесе, поэтому они могут сказать: “Я заработал на пентхаус и декларации я подавал, мне стыдиться нечего, я честно заработал”. Этого нет, поэтому и настоящий транзит откладывается.

Но мы видим, что передачи собственности детям нет даже в качестве эксперимента. Когда натаскивают детей в семейном деле, постепенно приближая их к статусу профессионала — такого не происходит, хотя олигархам уже 50-60 лет, кому-то 70, их наследников “детьми” мы называем условно — это люди 30-40 лет, но желания взять бизнес на себя, хотя бы часть активов, нет, по крайней мере, мы этого не видим. У Потанина есть дети, у Абрамовича, у Вексельберга — и никто не заявит, что чей-то сын сейчас будет заправлять отделением производства, возглавлять направление. Все дети на вторых, на третьих ролях и непонятно чем занимаются.

Фото:betteam.tv

— Чаще всего они непонятно чем занимаются за рубежом, то есть живут, учатся и изредка работают — в Европе или США?

— И это тоже. Поэтому у поколения наследников, когда они вступят в свои права, будет желание скорее всё это продать полностью или частично, остаться, может быть, совладельцем, но по сути быть каким-то рантье. У меня пока такое ощущение складывается, что сильных людей в этом поколении нет. Как бы мы ни относились к олигархам — это сильные люди по своим волевым качествам, они прошли корпоративные войны 90-х годов, выдержали суды, с криминалом общались. А в детях этого стержня не видно, нет того, кто сказал бы: “Я хочу быть, как отец, жёстким и волевым, хочу уметь договариваться и с властью, и с бандитами, и с судами, и с конкурентами”.

— Почему?

— Ну, вообще это более мягкое поколение. Иногда его социологи неофициально называют “овощное”, у нас в целом молодёжь более “овощная”, чем родители, спокойное, не агрессивное поколение. Для них будет легче продать бизнес отца, а деньги вложить в картинную галерею, в спортивный клуб, жить спокойно и хорошо. Социологи своими данными подтверждают то, что я вижу — дети не хотят быть владельцами империй.

— То есть реставрации династий промышленников, аристократических семей у нас в России не произойдет?

— Нет пока. Есть примеры старых семей — Зимин, который был совладельцем “Вымпелкома”, продал бизнес за огромные деньги, что-то вроде миллиарда долларов, у него есть сын, который живет в Америке, как мы знаем, поддерживает Навального и прочие “проекты”, и он не пошёл в бизнес. Понятно, что если миллиард долларов вложить в консервативные активы, в недвижимость в Лондоне, например, то 5% это будет приносить, 50 млн долларов в год — неплохо, хватит на всю жизнь. Не пытается сын повторить успех отца, и это пример семьи одного из самых старых олигархов, где наследнику больше 40 лет. Но это показательный пример, если взять 20-ку “Форбс” и посмотреть, у кого чем занимаются дети, то всё станет понятно.

Фото: Накануне.RU

— И это достаточно серьезная проблема для Системы, ведь капитализм в тех же США — это как раз власть полу-политических богатых кланов, нескольких семей, где сильна преемственность?

— Да. И то, что у нас этого нет — плохо для стабильности власти. Для неё как раз было бы хорошо, если бы дети больше участвовали и в политической жизни, и была бы преемственность в бизнесе. Если этого не будет, то опять начнётся передел собственности.

Особенно, когда и сам олигарх чувствует, что что-то не так с его собственностью, и она “краденая”, и нет преемников, которые хотят продолжать дело — он с радостью всё либо продаст опять государству, национализирует, как в своё время было с “Сибнефтью”, либо вообще смирится с тем, что у него предприятия отнимут, и уедет, как тот же Дерипаска, а он говорил что-то в духе, что он пехота Путина: “Если государство скажет, что необходимо отказаться от компании, я откажусь”.

— Откуда такой альтруизм?

— Понятно, что денег себе они уже наварили, если отнимут условный “Русал” или “Норникель” у кого-то, то им всё равно хватит денег жить на Западе. А ощущения собственника у них до сих пор нет. Кстати, такое ощущение собственника есть у людей среднего бизнеса, малого бизнеса, там видны уже какие-то династии, когда передают бразды правления детям, я сам знаю таких людей. Но это касается предприятий с миллионами, десятками миллионов долларов в год, а не миллиардами. Там видно желание и даже какое-то соревнование между детьми за то, кому отец передаст свой бизнес, наследники стараются проявить себя лучше. Но “наверху” этого нет.

— Что же будет дальше в таком случае? Вы говорите о “мирной” национализации, а вот что касается фантазий современных монархистов? Вот надо, мол, законодательно за богатыми семьями закрепить определенный статус, появится сословие аристократов, а потом и царь?

— Я думаю, что нет. Теоретически такой сценарий мог быть разыгран в середине века, когда была большая масса крестьянского, такого архаичного населения, которое, может быть, и восприняло бы царя. Крайняя точка была в 1953 году, после смерти Сталина, когда ещё были живы люди, которые гимназии, университеты при царе заканчивали или крестьянами были. Сейчас — всё, поезд ушёл. Совершенно новое поколение, которое никакого монархизма не воспримет.

Фото: ruskline.ru

— Если нувориши не справляются с задачей, то есть ещё какие-то потомки аристократов, они титулы раздают, чувствуют себя весьма комфортно в околоцерковной субкультуре?

— К концу перестройки за границей жили тысячи людей – носителей русских аристократических фамилий, и сейчас ещё живут. Я не вижу у них желания вернуться в Россию и какую-то пользу принести. Это удивительное дело. Например, у тех же поляков, когда они обрели независимость, была мощная польская диаспора по всему миру, которая вернулась в Польшу помогать, что-то делать, кто-то в церковных делах, кто-то в бизнесе. В Прибалтике то же самое мы видим, президентами у них были граждане Канады, США. А вот у нас кровная аристократия возвращаться в Россию, чтобы чем-то помочь, не хочет.

Посмотрите, даже их бывшие усадьбы стоят разрушенные, давно действуют программы, когда ты можешь исторический особняк буквально за 1 рубль купить, и главная твоя обязанность — вложить деньги в реставрацию. Этим занимаются люди совершенно не аристократического происхождения, например, Сергей Васильев, бывший банкир, основатель “Рамблера”, он такую усадьбу “поднял”, ушло лет десять на реставрацию, вложены огромные деньги — и вот дворянское гнездо восстановлено. Такого желания у нашей аристократии за рубежом нет, положительные примеры можно пересчитать по пальцам.

— Ещё один момент, который мешает нуворишам 90-х стать “дворянством” — это то, что элита не заботится о своей репутации, как, например, в Великобритании. Большой скандал — все обеспокоены, как поменяется отношение к королеве после слов Меган Маркл, всё очень серьёзно. У нас не чувствуется, что кто-то из олигархов озабочен тем, как его видят массы?

— У них есть внутреннее убеждение, что они вообще изначально во всём правы. Кальвинистское такое убеждение, что раз есть деньги, то бог меня выбрал и я избранный. У них априори есть чувство своей безгрешности, богоизбранности, поэтому какие-то репутационные мелочи, которые возникают вокруг них, не имеют значения, они от них отмахиваются и даже не понимают, о чём речь идёт.

— Поэтому у нас и нет поколения наследников, отцы и не заботятся о том, как в глазах общественности выглядят их дети, которые прожигают жизнь или пусть даже учатся и работают, но на Западе — всё равно, что об этом подумают?

— Да. А вообще беда нашей социологии в том, что мы очень мало знаем о том, как живет наша элита, как я всё время пишу — “высшие 100 тысяч семей”. Было одно исследование, по-моему, англичанки, она брала интервью у этих людей, и Ольга Крыштановская в начале нулевых делала такую попытку исследования структуры и образования наших элит, но больше последние 15 лет я в России не видел попыток исследовать этот класс, поговорить с ними или хотя бы с элитой второго уровня, с топ-менеджерами, которые у них работают.

Сами социологи признают — мы ничего не знаем, мы не можем проникнуть в их мир, понять, как они живут, о чём думают. Мы можем только догадываться по каким-то обрывкам информации, как мы сейчас с вами. Только дедуктивным методом, как Шерлок Холмс, что-то определять про их мировоззрение, пытаться его реконструировать. Мы очень мало знаем, это очень закрытое сообщество, где ничего не вырывается наружу.

Фото: artru.info

— Закрытость их вполне объяснима, есть у них понимание, что лучше не злить народ своим богатством, недаром у нас так демонизирована в поп-культуре революция, “придут и отберут” — основной лейтмотив, хотя у широких-то масс как раз особо отбирать нечего.

— И интересно, что когда представители этого высшего класса в России всё теряют, то они становятся вмиг такими открытыми, особенно если уезжают за границу, тогда с ними вообще разительные перемены происходят — как с Ходорковским. Попробуй в 2002 году подступиться к Ходорковскому и попытаться сделать с ним какое-то социологическое интервью, сокровенное что-то узнать — он бы послал вас, да ещё бы и охрану натравил, которая тумаков бы надавала журналисту. А сейчас прекрасно всё рассказывает. Или Чичваркин, тоже миллиардер того времени, или те же Зимин, банкир Пугачев, братья Ананьевы — все они стали очень словоохотливы. А Березовский был самым ярким примером этого, конечно. И ещё он показательный пример того, что если такого богатого и успешного бизнесмена вдруг оторвать от России, то вся их “богоизбранность” куда-то пропадает, никто не смог повторить бизнес-успех на Западе. Тот же Чичваркин здесь ворочал миллиардами долларов, а в Лондоне владеет винным магазином, и это его предел.

— А это всё основная черта аристократии, попытка хотя бы напоказ отдать дань народу, помогать Отечеству. Даже дочери Николая и многие княжны во время войны работали в госпиталях, но мы не видим, чтобы дети богатейших людей помогали, например, пострадавшим в Сирии, привозили гуманитарную помощь в ЛДНР, они оторваны от интересов России и ментально, и часто физически, так как живут условно на Манхэттене?

— У дореволюционной буржуазии благотворительность была обязанностью, представители дворянства выходили к людям, а сейчас даже этого нет. Когда происходят техногенные, природные катастрофы, мы даже отчислений от этих людей не видим, просто слов сочувствия. Путин, премьер-министр могут выступить со словами сочувствия, а, например, от олигархов, работающих в тех же регионах, мы этого не дождемся.

Показательный пример был, когда произошла трагедия с “Зимней вишней”, ее владелец Денис Штенгелов, такой король пищевой промышленности, тоже миллиардер, живущий в Австралии, судился буквально за какие-то копейки с семьей погибшего, спорил, сколько дать: миллион рублей или два миллиона рублей. У него чистый доход 200 млн долларов в год, и он сидит, считает “копейки” — 10 тысяч долларов или 20 тысяч долларов заплатить семье погибшего. Даже в этом какая-то мелочность, скаредность.

Широких жестов нет, что было присуще русскому купечеству, когда делец мог росчерком пера сотню тысяч рублей выделить на какое-то правильное дело (по его мнению) — на театр, на погорельцев, на спасение от голода, который был в 1891 году, богачи сбрасывались сами безо всякого государства и покупали зерно. Лев Толстой давал деньги — от гонорара от “Войны и мира” переселил старообрядцев в Канаду, дал средства, чтобы они смогли там начать новую жизнь.

— Можно констатировать, что возрождения аристократии в лучшем её проявлении не случилось, собственников в стиле Голсуорси тоже нет?

— Не случилось. Не только у меня, но и у многих политологов ещё на стыке нулевых-десятых было ожидание — вот дети этих людей придут и они уже будут другими. Сейчас эти бароны-разбойники уйдут — в Америке так было в конце 19 века, люди, примерно так же сколотившие свои капиталы, как у нас, и вот их дети уже открывали университеты, клиники. У нас многие купцы начинали с грабежей или фальшивомонетничества, а их дети открывали картинные галереи, театры. В сегодняшней России мы этого не видим. Новое поколение вообще не подает голос.

— По сути, сейчас у нас, как говорят, не капитализм, а госкапитализм или госолигархия, и именно дети чиновников часто получают должности в министерствах и госкомпаниях. Значит, тут по крайней мере для транзита готовится какая-то почва преемственности?

— Там получается такой клубок, конгломерат, потому что всё равно власти не могут сделать работу эффективной без технократов. Это проявляется в том, что делает Кириенко и его эмиссар по фамилии Комиссаров с “Лидерами России”. У методологов всё же есть попытка создать хотя бы часть технократической элиты, вывести её из низов, через конкурсы, не всегда удачно, процентов десять тоже там какие-то “принцы”, но тем не менее система Кириенко-Комиссарова разбавляет уклад в госуправлении профессионалами.

Второе — остались всё же старые кадры, ещё с советских времен, 60-80-летние люди, которые что-то понимают в управлении. А вот те самые “принцы” — дети, это такое связующее звено между другими “принцами”, как некая сетевая структура.

Основную работу в промышленности, медицине и транспорте делают вот такие профессионалы, а “принцы” — это скорее люди, распределяющие бюджет, занимающиеся GR и так далее. Такая система, по мнению элит, работает, и что-то менять в ней нужды нет.

— Но всё это после транзита так и должно остаться неофициально?

— Неофициально, конечно. Система уже устоялась. Те, кто наверху, уверены, что в стране всё хорошо, они смотрят на макропоказатели: инфляция хорошая, госдолг низкий, валютные резервы растут, на страну никто не нападает, поставляется вооружение, бунтов никаких нет, народ покорный. Это мы с вами можем видеть какие-то проблемы. А для них всё хорошо, а раз так — зачем менять систему? Если эксцесс происходит, как сейчас с Белозерцевым, то таких убирают. В целом, если резюмировать, в верхах нет установки менять систему.

Фото: Накануне.RU

— Но даже на примере главы государства мы видим эту тенденцию — прятать потомство. А ведь нас учат, что семья — это главная буржуазная ценность, по нашему — традиционная ценность, но примеров не подают?

— Да, это тот самый консерватизм, который преподносят как идеологию, но этого мы у самой верхушки не наблюдаем. Ни у власти, ни у олигархов — у кого-то огромное количество разводов, у кого-то вообще непонятно, как жизнь устроена с этической точки зрения — мы не видим особого консерватизма. Получается, что для одних — одни ценности, а для других — совершенны другие.

— Раз классическое развитие капитализма с опорой на богатейшие семьи и преемственность не получается, то опять у России свой особый путь, но пока непонятно какой?

— Путь, действительно, непонятно какой. Мы из-за отсутствия социологических данных этого не знаем, а они наверху и сами понять не могут. Мы не понимаем параметров транзита — политологи, инсайдеры гадают: то один что-то сказал, то второй. Абсолютное незнание стратегии. Ощущение, что наша власть — это сплошная тактика, она часто бывает неплохая, но горизонт планирования — один год, от одного дня голосования до другого. Либо же — реактивная реакция, как было недавно с Байденом. Но стратегических планов, как в Советском Союзе планировали пятилетки, нет. Пытались в России планы делать, помните, была “Стратегия-2020”, “майские указы” 2012 года? Девять лет прошло, все программы быстро забываются, и никому неинтересно, что с ними стало, главное, что никто за них не отвечает.

Когда мы увидим стратегию, то тогда поймем, что возникает настоящий транзит.Автор:

Елена Рычкова

Источник