Евгений Широков: Главная проблема российского образования – отсутствие цели у государства

Евгений Широков, доцент физического факультета МГУ о ситуации, сложившейся в российской системе образования и науки

Евгений Вадимович Широков, доцент физического факультета МГУ (кафедра Общей ядерной физики) согласился прокомментировать ситуацию, сложившуюся в российской системе образования и науки для портала «Евразия» в связи с объявленной Евразийским союзом молодёжи антиливановской кампанией.

Беседа шла о современном состоянии фундаментальной науки в России, проблемах и перспективах школьного и вузовского образования. Ученый считает, что ситуация, сложившаяся в российской образовательной системе, близка к катастрофической. Особенно это касается школьного образования, а также периферийных вузов, полностью утративших свой потенциал. Преподаватель физического факультета полагает, что причиной развала отечественного образования является не только и не столько плохое финансирование, сколько отсутствие государственной заинтересованности и следующей из нее продуманной политики в сфере национального образования и науки.

– Как Вы оцениваете реформу образования Фурсенко? Что потеряла и что приобрела российская система образования?

– То, что у нас делалось в образовании за последние пять-семь, может быть, десять, лет, что связано с фамилией предыдущего министра науки и образования – Фурсенко, не может быть определено словом «реформа». «Ре-форма» все же предполагает некую «пере-делку». Здесь же осуществлялась не переделка, а, какими бы благими намерениями это не объяснялось, полное разрушение того, что было перед этим.

Может быть, потом на этом пустом месте предполагалось построить что-то новое, но проблема в том, что пустое место предполагает отсутствие людей. Образование же – процесс, в который вовлечены миллионы людей, начиная от детских садов, школы, высшие учебные заведения, система переподготовки и повышения квалификации. Притом, что страна у нас большая и, соответственно, образовательный комплекс большой.

Поэтому, я не назвал бы ни одного положительного эффекта так называемой «реформы». Я могу сказать это и о школе, где мне приходилось работать, и о высшей школе – на примере как московских вузов, так и других городов. Я довольно часто бываю в областных университетах, разговариваю с коллегами, и я не помню, чтобы где-то сказали, что в двухтысячных годах у нас произошло хоть что-то, положительно повлиявшее на развитие образования.

Потеряли мы очень многое. Потеряли мы, в первую очередь, те наработки и ту систему, которая вырабатывалась, возможно, даже, не десятилетиями. Она вырабатывалась столетиями. В советской системе были сохранены дореволюционные достижения в образовательной сфере.

Здесь же задача, очевидно, ставилась так, чтобы все у нас было «новое», «прогрессивное» и «соответствовало мировому опыту». Какие-то люди куда-то съездили, им что-то показали, им это очень понравилось, как всякому туристу нравятся диковины, которые ему показывают. И, вернувшись, эти люди сказали: «нам нужно немедленно сделать так же». При этом полностью игнорировались два момента: собственная система и то, каким образом она будет переделываться.

Конечно, главным негативным результатом периода Фурсенко считается введение Единого Государственного Экзамена. В самом ЕГЭ заключается много скрытых сторон, которые привели к разрушению нашей системы. В частности, введение тестовой системы привело к тому, что учителя стали не учить своему предмету, а подготавливать к правильному заполнению бланков. Это вписывается в концепцию «эффективного менеджмента» в образовании, которая осуществляется уже при нынешнем министре: нужно заполнить какие-то клеточки, заполнить хорошо и правильно, сэкономив при этом какое-то количество средств.

Во главу угла были поставлены вещи, которые никак не относятся к образованию: как выстроить систему, которая была бы наименее затратной, или привлекала бы специалистов в определенные области. Все, что угодно, только не собственно образование. Когда шла речь о подготовке специалиста, речь шла не о квалификации, а о том, чтобы он хорошо вписался в какую-то систему.

– Каково современное состояние школьного образования? Какие перспективы ожидают российскую среднюю школу?

– Самая большая проблема современного школьного образования – отсутствие единой системы. Если школьное образование ушедшей эпохи можно сравнить с большим островом, то теперь мы видим море, где рассеяно множество маленьких островков, каждый из которых выживает по-своему. Повторю, речь идет не о предоставлении знаний, а о банальном выживании. Все думают: «А чтобы нам еще такое сделать инновационное, чтобы получить дополнительное финансирование?»

Никаких перспектив при такой постановке вопроса у школ нет. При этом главная проблема для родителей – чтобы образование не сделали платным. На мой взгляд, основная проблема заключается не в этом. Основная проблема в том, что при таком положении вещей вопрос к ребенку «Кем ты хочешь быть?» теряет всякий смысл. Ребенок перестает понимать, находясь в школьной системе образования, а кем ему нужно быть. Самый лучший ответ, который сейчас гуляет в Интернете – «счастливым». Зачастую под этим понимается некое абстрактное счастье, которое может выражаться в лежании на диване, просмотре телепередач и поглощении пищи. То есть, растительная жизнь. Но это не есть самореализация.

Надо сказать, что и школа отчасти виновата в таком перекосе. Учитель просто не в состоянии ответить на вопрос, а зачем все это нужно – вся эта учеба. Ребенок отдает себе отчет в том, что человек может быть и вовсе необразованным, но в материальном плане жить прекрасно. Если же у преподавателя единственный мотив – зарплата, то он никогда ничему не научит. Где начинаются деньги, там кончается образование. Зачастую выпускники престижных платных школ обладают меньшими знаниями, чем выпускники общеобразовательных учреждений. Нам необходимо вернуться к некой системе, в рамках которой отвечали бы на вопрос, кто ты, что ты будешь делать и зачем.

– Что Вы можете сказать о состоянии российской фундаментальной науки, ее проблемах и перспективах?

– Если говорить о состоянии фундаментальной науки, то тут, прежде всего, принято говорить о прекращении финансирования в 90-е. Действительно, в конце 80-х у нас был ряд больших проектов с ускорителями. Например, разрезной микротрон «РМ-100» должен был стать уникальной установкой, не имеющей аналогов в мире. К сожалению, прекращение финансирования свелось к тому, что этот проект был похоронен, как и многие другие. Ряд проектов был закрыт в подмосковных НИИ, таких как Дубна, Протвино. Дубна выжила за счет того что это крупный международный центр, куда вносили деньги иностранные государства, в частности, Германия.

В 90-е годы наступил определенный паралич фундаментальной науки. Однако не в последнюю очередь он был связан с теми же причинами, которые я упоминал, когда говорил про школу. Это ликвидация самой системы государственной заинтересованности в науке. Ученый, как и учитель в школе, не мог ответить себе на вопрос, а зачем он это делает.

Но свято место пусто не бывает, и в 90-е многие получили приглашения в зарубежные научные центры, начиная от известных ученых и заканчивая молодыми специалистами. Началась так называемая «утечка мозгов». Можно, конечно, дискутировать, следовало ли пытаться реанимировать науку здесь или уезжать на вольные хлеба в Штаты и Европу. Но отсутствие целеполагания внутри государства приводило к тому, что очень трудно было объяснить человеку, почему ему нужно оставаться здесь, в пустом институте с недоделанными неработающими установками. Еще сложнее было объяснить, зачем привлекать какую-то молодежь: подразумевалось, что если человек идет в науку, то нормально он жить не будет.

При этом были люди, которые оставались работать здесь. Они-то и не дали разрушить систему до конца. Сейчас можно констатировать, что научная школа у нас есть. Мы можем надеяться, что завтра будет лучше. В таком случае, у нас есть база, на которой мы будем строить заново. Часть направлений физики частиц были полностью утеряны. По ряду позиций мы очень сильно отстаем от того, что делается, например, на Западе.

Перспективы науки будут зависеть от государственного целеполагания. Если мы услышим, что глобальные, поддерживаемые государством проекты – это не «надувание голубых слонов» в ближнем Подмосковье, а конкретные задачи, связанные с передовыми направлениями в фундаментальной науке, то у нас есть с чем работать, и с помощью кого работать. Следует отметить, что сейчас у старшеклассников и студентов есть интерес к науке и, что особенно приятно видеть, к работе в России.

– Нужна ли нам Академия Наук?

– В связи с этим, естественно, возникает вопрос, на основе чего осуществлять подъем фундаментальной науки. В 80-е – 90-е было модно ориентироваться на зарубежный опыт. Если отталкиваться от зарубежного опыта, то структура фундаментальной науки в России существенно отличается от структуры, скажем в США. В Штатах основная масса науки сосредоточена в университетах. Такой термин, как «Академия Наук США» есть, и такая структура существует, но она не имеет того веса, как в нашей стране РАН, потому что это просто некий клуб ученых, где они могут собираться и обсуждать интересующие их вещи. В Штатах есть и другие научные центры, например Манхэттенская лаборатория, изначально связанная с ядерными разработками, и другие национальные лаборатории, но это меньшая часть науки по сравнению с университетами.

В России ситуация диаметрально противоположная. Основная часть фундаментальной науки в Российской Федерации сосредоточена в Академии Наук. Есть, конечно, и федеральные центры, такие как Саров (они имеют, как правило, оборонный характер), и университетские центры, крупнейший из которых – МГУ. Поэтому заявления Ливанова, что наша Академия Наук неэффективна, и с ней надо что-то делать, равносильны заявлению «Еще что-то осталось? Не все добили? Давайте добьем до конца!» Сказать, что мы можем перейти на американскую систему, и перевести на нее всю науку может разве что слабоумный. Институты РАН до сих пор ведут значительную часть исследований – и национальных, и международных. Поэтому на сей день необходимость Академии Наук не подлежит сомнению, при том, что, конечно, можно ее за что-то критиковать, везде есть свои минусы.

– Какой Вы видите стратегию среднего и высшего образования в России? Какими принципами следует руководствоваться при разработке образовательных методик?

– Собственно, я уже сформулировал основные принципы, из которых следует исходить при формировании образовательной стратегии. Нужна взвешенная государственная политика в этой сфере. Она должна определяться не какими-то там частными лавочками, и не сиюминутным экономическим интересом, и не «эффективным менеджментом», и не выяснением, где можно сэкономить, а совершенно четким представлением о том, что у нас есть своя система, которую необходимо развивать.

Хочется отметить еще один момент. Когда говорят о современной фундаментальной науке, то обычно постулируют ее интернациональность, приводятся примеры эффективно работающих международных центров, таких, как например, ЦЕРН. Действительно, это уникальный центр, огромный научный комплекс, где проводятся интересные исследования, но интернациональная наука – это результат усилий национальных наук. Не будет сильной национальной науки – не будет и международной науки. А Россия – не какая-то маленькая страна, которая может влиться в некий общий котел и вносить туда свой вклад. Следует также помнить, что исследования, связанные с обороноспособностью страны – это не прерогатива для интернационализации науки. Кроме того, потенциальные возможности нашей страны таковы, что мы можем закрывать не меньше трети международной науки. Поэтому наших специалистов с такой охотой принимали на Западе. Конечно, теперь этого уже сказать нельзя – средний балл современных российских специалистов существенно ниже, чем двадцать пять лет назад. Система ЕГЭ сильно ударила, в первую очередь, по областным университетам, но также и по крупным вузам. Если раньше в нашей науке существовали наряду с крупными центрами также периферийные (не в плане географии, а в плане потенциала), то теперь периферия полностью разрушена. Существенно снизился уровень подготовки школьников. Не надо думать, что МГУ это не страшно, МГУ все равно возьмет лучших: «лучших» просто будет негде взять.

Не надо забывать, что сейчас у нас есть сильный конкурент. Это Китай. Огромное количество китайских студентов учится как на Западе, так и в России. Да, у них проблемы с языком, но они отличаются поразительной усидчивостью и работоспособностью, и это помогает им получить хорошее образование. Поэтому сейчас градиент китайской фундаментальной науки, несмотря на то, что ее изначальная база уступает российской, существенно выше нашего, и об этом не надо забывать.

– Связана ли образовательная система с политическим режимом в государстве, и если да, то как?

– Наверное, ситуация с Китаем и есть ответ на этот вопрос. Безусловно, связана. Потому что ситуация, которая сложилась в нашей образовательной системе за последние два десятилетия и наблюдается сейчас (несмотря на то, что происходят некие позитивные сдвиги), приводит к отсутствию уже упомянутого целеполагания. Либеральная идеология направлена на индивида, смысл жизни которого сводится к растительному существованию. Апологеты этой системы, конечно, скажут, что необразованный человек, он с голоду умрет, но это неоднозначно. Мы уже слышали эти разговоры про этот «чудесный рынок», который всех расставит по своим местам, но никого он, на самом деле, не расставляет. И ситуация, которую мы получили, просто плачевная.

Государство не должно руководствоваться идеологией «делай, что хочешь». Оно должно говорить человеку, что он является гражданином данного государства, его частью, и у него помимо прав, которые государство обеспечивает (в частности, права на то же образование), есть и внутренние обязанности (не то, что его кто-то заставил), понимание того, что он реализуется сам, но в рамках этой системы. Более того, без этого и никакой самореализации быть не может. Конечно, система должна быть не утопичной. Мы читали лозунги «наша цель – коммунизм», а после рассказывали анекдоты. Система должна быть реалистичной, но пусть этот реализм выстраивается на базе традиционной системы ценностей. Тогда человек будет чувствовать себя полноценным. Человек увидит, что все вокруг него выстраивается в некую законченность, и тогда он поймет свое место в системе, и будет стремиться развивать то хорошее, что в нем есть, совершенствовать свои сильные стороны.

– Как Вы оцениваете личность нового министра образования? Образовательная общественность требует его отставки. Кого Вы хотели бы видеть на его месте?

– Действительно, в последние дни и недели идет речь о политике нынешнего министра образования, г-на Ливанова. И действительно, уже все большее и большее количество людей, и даже политики, считают, что этот человек не может находиться на своем посту. Мой взгляд на него очень прост: все его действия, которые он успел совершить меньше чем за год, показывают, что этот господин – действительно, «эффективный» менеджер, только слово «эффективный» я бы, конечно, взял в кавычки.

Он не ученый и не педагог. Не знаю, чем Ливанов занимался, пока учился в Институте Стали и Сплавов. В его биографии есть «победные» страницы, возможно, он и правда хорошо учился, но сейчас видно, что он ставит своей главной задачей вот этот самый «эффективный менеджмент». То есть, условно, мне дали тысячу рублей, а я сто рублей сэкономил. Молодец я? А за счет чего я их сэкономил, и нужно ли было их экономить, а может, еще пятьсот рублей нужно было попросить – этих вопросов я перед собой не ставлю. Он понял, что есть в государстве система, и на нее выделяется много денег, а нужно, чтобы выделялось меньше. Сделаем так, чтобы выделялось меньше. Все. Больше никакие проблемы не решались.

Поэтому вполне здоровая мысль, что в России слишком много вузов (и эта проблема возникла не в 90-е, а раньше), свелась к тому, что сокращать надо государственные вузы. Для чего? Чтобы уменьшить расходы. Поэтому частные лавочки, которые выдают липовые бумажки, называемые «дипломами», ослабляют и дискредитирует государственную образовательную систему, никто не трогал. Можно сделать вывод, что министр не видит ни образования, ни науки, он занимается какими-то другими вещами, насколько правильно и эффективно, это уже другой разговор, но ни к образованию, ни к науке это отношения не имеет. Поэтому совершенно закономерно желание видеть на этом посту другого человека, действительно близкого к проблемам образовательной и научной системы в России.

– Нужно ли нам ориентироваться на зарубежные модели при выработке собственной модели образования? И нужна ли нам собственная модель? Может быть, достаточно «мирового опыта»?

– В связи с обсуждением перспектив нашего образования очень много говорится о различных моделях. Все подобные модели строятся по двум принципам. Это пошло с самого начала перестройки. Либо эти модели просто скопированы с Запада. Например, попытки сделать из нашей школы некое подобие американской. Начальное образование из трехлетнего сделали четырехлетним, растянули программу, существенно снизили требования. Появились немыслимые учебники, где для изучения вместо разумных классических произведений стали предлагать совершенно непонятные стихи и прозу современных «писателей» и так далее. Учебники, разрушающие систему образования, были направлены на то, чтобы сделать из школы развлекуху. Известно, что начальная школа в США – это нерегулярные занятия, никаких парт, что-то вроде продвинутого детского сада.

А вторая часть – это инновационные школы, где предлагались некие необдуманные методики. Например, в 90-е годы активно продвигались методики, предлагавшиеся не педагогами, а людьми, которые пришли с улицы, взяли и написали книжки. У него четверо детей, он с ними занимался, и ему «показалось», что так нужно.

У нас есть свои модели образования, поэтому не нужно изобретать велосипед. Необходимо построить свою школу заново, естественно, исходя из принципа, что в одну реку не входят дважды. Поэтому, если у нас есть какие-то технические средства, например, интерактивные доски, проекторы, компьютеры, конечно, не значит, что их надо выкинуть и писать мелом на доске. Но писать мелом на доске тоже надо. Известно, что написанное на доске наилучшим образом фиксируется. Самая высокая оценка со стороны студентов тех лекций, где лектор обязательно часть материала записывает мелом. Для того чтобы заинтересовать человека на популярной лекции, можно показать слайд-шоу. Но классические методы могут и должны использоваться.

Что касается опыта других стран, надеюсь, что мы уже наездились, насмотрелись и наелись, и не будем падать в обморок, увидев мостовую, вымытую с шампунем, или какую-то витрину. К этому надо относиться как к некой части нашего большого мира, которую можно попытаться использовать, но предельно аккуратно.

– В настоящее время на разных уровнях говорят о кризисе российского образования. Что нужно делать, чтобы исправить ситуацию?

– В настоящее время вообще очень много говорят о разных кризисах, в частности, о кризисе образования и науки. Могу сказать следующее: я бы разделял две стороны дела. Во-первых, есть негативная тенденция в мировой науке вообще. Я слышал такое выражение, как «коллапс науки». Есть мнение, что в науке происходит некий застой, и чуть ли не ее сворачивание. Думаю, что в настоящее время наука находится в некой пограничной точке, когда проблем перед ней гораздо больше, чем способов их решения. Но это не специфически наша проблема, а общемировая. Если в Московском университете не могут рассказать об устройстве мира, то не надо думать, что если мы поедем в Калифорнийский технологический институт, нам там об этом быстренько расскажут.

Особенность нашей ситуации заключается в том, что, помимо этой мировой ситуации, мы сами находимся в точке, где предстоит сделать выбор. Пойдем мы по пути эффективного менеджмента и копирования западных образцов, чтобы раствориться в какой-то эфемерной международной науке или будем развивать собственную систему, которая станет частью мировой науки. Безусловно, международные контакты существовали всегда, и в эпоху Холодной войны, и будут существовать дальше, и это нормально. Нам же нужно определиться с дальнейшими целями, чтобы не смотреть с тоской на студента, когда он задает нам вопрос, чем ему заниматься, а сказать: «Что, ты сам не видишь?»